Герой на протяжении всего повествования показывается как сугубый рационалист. Даже в момент откровения, когда увидел «разломившееся небо», он не захотел принять это откровение. Напротив, Даринька очень чутка к проявлениям высшего мира. При всей ее простоте и необразованности, она обладает высшим знанием — сердечным, ей дана вера. Взаимодействие этих двух мироощущений и мировосприятий стали определяющими в создании художественного мира романа, существенное место в котором занимает церковный календарь и связанные с ним святые. Подчеркивая правдивость, документальность своего повествования, автор вводит даты исторического календаря, но они тут же корректируются церковным календарем. Символическое значение церковных дат подчеркнуто уже в начале романа, особенно в 4-5 главах, где говорится о «роковом» в жизни героев, которое произошло одним майским утром, а именно в ««неделю о слепом», шестую по Пасхе» [1]. Место действия, географическое пространство ориентированы на монастыри, храмы, что способствует ощущению мистической связи земного мира с миром иным.
Особое место в художественном мире произведения занимают образы святых православной церкви. Конечно, они покрываются именем Божием и именем Богоматери, с которых начинается повествование и с постоянным памятованием которых живет героини романа. В романе упомянуто более тридцати имен святых, и все они значимы как для идейно-эстетического, так и для жанровом композиционного уровней текста.
Безбрачное сожительства с Виктором Алексеевичем и мысленное преступление с Вагаевым сознается как страшный грех, мучающий героиню. С этим грехом связан ряд имен: преподобной Марии Египетской, преподобной Таисии, мучениц Евдокии и Мелитины, преподобного Иакова-постника. Они возникают в ее сознании как укор, напоминание ее неправды при попытке оправдания и в то же время как пример возможности преодоления греха. Передавая критическое душевное состояние Дариньки, ее внутреннюю борьбу с искушением, автор вводит в повествование фрагменты eе исповедальной «записки к ближним», где и объясняется, что он|| стояла на краю пропасти: «Я распалялась дерзанием пасть всех ниже, грехом растлиться и распять себя покаянием» (213). С именами Иоанна Крестителя, великомученицы Анастасии Узорешительницы, благоверной княгини Евфросинии связана болезнь Дариньки ее надежда иметь детей. Иоанн Креститель приобретает особую значимость для героини и в связи с праздником Богоявления. Ее крестили в храме Богоявления; в канун этого праздника было послано ей вразумление; «в ночи Богоявления <...> — знамение сна крестного» (372); в день Собора Иоанна Крестителя она «вышла во святой путь», поехала к старцу Варнаве; накануне рождества Иоанна Крестителя приезжают они на новое место жительства в благовестии празднику, что героиня воспринимает как добрый знак, т.е. с образом Предтечи связаны наиболее важные повороты в судьбе и соответственно в сюжете романа. Не вызывает в ней сомнения чудесная помощь преподобного Димитрия Прилуцкого Вагаеву. В метельном кружении с князем ей представляются Хрисанф и Дария. Образы святых возникают естественно в соответствующих ситуациях. Важное место в произведении занимают еще жившие во время событий романа старцы Варнава и Амвросий.
Наиболее значимы по их роли в судьбе героини Святитель Николай и святитель Филипп. Последний ни разу не назван по имени, но намеки достаточно прозрачны. В первом томе о нем говорится неопределенно; «прославлен церковью» (55), «старинный род, давший святого и столько грешников» (76) и т.п. Более определенно сказано в шестой и седьмой главах второго тома. Дариньку удивляет теснота и темнота придела, посвященного святителю, но тут же она понимает, что «это — в напоминание мученичества его; это — «клеть каменна и тесна», как писано в житии, куда он был ввергнут жестоким царем, где непрестанно молился пред иконой Спаса, где приял от палача венец нетленный» (295). «Жестокий царь» — Иван IV. Указание на эпоху прочитывается в словах дочери священника: «Все изменилось за триста лет, а святая капелька жива, хранится» (297). Митрополит Филипп убит в 1569 г., разговор о нем происходит в 1877 г. На иконе, которую видит Даринька в приделе, святой изображен «не уставно», она читает слова на свитке: «Аз есмь пастырь добрый <...> и душу Мою полагаю за овцы» (295). Эти слова, как указывает составитель жития, вспоминает митрополит, обращаясь в последний раз к своей пастве: «удержало меня слово Божие: пастырь добрый полагает душу свою за овцы своя» [2]. Неоднократно подчеркивается в произведении, что святитель был знатного боярского рода. Митрополит Филипп, в миру Федор Степанович Колычов, «принадлежал к среднему слою московского, не княжеского боярства старого корня, предки которого издавна служили князьям московским. Захарьины (Романовы), Шереметевы, Колычовы вели свои роды от общего предка» [3]. Повествователь отмечает «перекрест кровей» в героине. Подчеркивается особая светоносность Дариньки, возможно, являющаяся отражением той капельки святости, которая сложными путями восходит к Святителю. Вместе с тем, ее доля не брачный венец, а крест внебрачной жизни. В судьбе Дариньки соединились противоположные начала рода: святость и греховность. «Наследственная черта одного из славных русских родов, кровь которого в ней текла: страстность до исступления и благочестие до подвижничества» (115). Не без участия Промысла жизнь приводит ее в Уютово, в храм с приделом Святителя-мученика.
Святитель Николай, как считает Даринька, спас ее от самоубийства в ночь на Великий Понедельник. В мировосприятии Виктора Алексеевича этот святой тоже производит существенный сдвиг. Случай с Даринькой, а затем с берилловым парюром повергает его в совершенную растерянность, и он должен был собрать всю свою волю, чтобы найти разумные доводы происшедшему. Однако он чувствует, что в целом они шатки, безоговорочной ясности они не дают.
Неким промежуточным звеном между обычными людьми и святыми являются люди, наделенные особой духоносностью, проявляющейся порой в прозорливости. Таковы матушки Агния, Виринея, Аглаида, пчельник Егорыч. В именах Агнии и Аглаиды (непорочная и светоподобная), видимо, названы те качества, которые им были присущи в наибольшей степени. Неслучайно матушка Агния требует от «своей сероглазой» Дариньки чистоты, она является ей в наиболее трудные минуты, напоминая, что надо помолиться надо сходить в храм — станет легче, «отметется» ненужное.
Рассказывая о прошлом, Виктор Алексеевич вспоминает об особой значимости святых для мировосприятия Дариньки: она «всегда была с ними, в них, во всех веках» (135). Создавая образ героини, автор подчеркивает, что святые для нее — это реальности неразрывно связанная с жизнью. Она умела «в земном прозревать неземное», и святые здесь были важнейшим посредствующим звеном.
И.А. Ильин во втором томе романа увидел неестественность поведения героини, ее ««мудрости, <...> которая призвана все осветить, оправдать и объяснить» [4]. Учитывая своеобразие художественного мира произведения, можно думать, что писатель не погрешил против логики развития образа Дариньки, ибо эта логика определяется особенностями ее мироотношения, ее восприятием знаков иного мира. Получив благословение старца на несение своего креста, Даринька обрела душевное равновесие, уверенность в жизни, она перестала быть «пуганой», ее путь прояснился. Теперь она, жалея, смотрит на беспутного Виктора Алексеевича. Более полное освобождение она чувствует после литургии в усадебном храме, когда предстояла в приделе Святителя перед его иконой. Неслучайно эта глава заканчивается словами Симеона Богоприимца («Ныне отпущаеши») и признанием Дариньки: «Во мне все осветилось, и я поняла, как должна жить. Все в моей жизни было для исполнения мне назначенного» (297). Отметим, что первая глава первого тома и седьмая глава второго тома названы одинаково — «Откровение». В первом томе откровение дано было Виктору Алексеевичу, но он не принял его тогда, так как разум его не вмещал этого, и понял только много лет спустя, когда вышел на иной путь жизни. Во втором томе откровение дается Дариньке, которая принимает его сердцем. С этого момента она «чувствовала себя «развязанной, <...> встреча со Святителем дала ей безмятежность» (302). Именно теперь стало возможным свободное и творческое раскрытие ее духовных возможностей. И она, не смущаясь, что может быть не понята, в самой что ни на есть простоте изливает свое представление об окружающем, действует в соответствии со своим сердечным знанием.
Показательно, что герой не понимает состояния Дариньки: ни ее перемены после посещения старца Варнавы, ни после предстояния Святителю в Уютове. Он объяснял все по-своему, обыденным сознанием, плоско, в соответствии с рамками трехмерного мира. Героиня живет другими измерениями, в ней идет процесс духовного созревания, утверждения в духе. В этом существенный смысл романа как «духовного», это определило особенности его поэтики, в частности, сюжетообразующие и смыслоформирующие функции образов святых в романе.
Таким образом, в романе «Пути небесные» Шмелев, изображая самостоянье героини, идет, с одной стороны, в русле реалистического романа, с другой — использует традиции агиографического жанра древнерусской литературы, творчески их осваивая. Введение образов святых как элемента содержательной формы — одна из составляющих этой традиции.
Источник: Макариевские чтения. Соборы Русской Церкви / Материалы IX Российской научной конференции, посвященной памяти святителя Макария. Вып. X. — М.: «Можайск-Терра», 2002. С. 355-359.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Шмелев И.С. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Пути небесные. — М., 2001. С. 49. Далее все цитаты из романа даем по этому изданию с указанием страниц в скобках.
[2] Федотов Г.П. Святой Филипп, митрополит московский. — М., 1991. С. 80.
[3] Там же. С. 7.
[4] Ильин И.А. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 6: кн. 1. — М., 1996. С. 365.