Для зарубежного наблюдателя Русская Церковь представляет сложный объект описания. К ней ещё более приложима проблема кросс-культурной передачи смыслов. Если страна Россия с точки зрения Запада представляется парадоксом, вызывая спектр непростых чувств – удивления, недоумения, беспокойства, – то религиозная составляющая русской культуры, русского исторического самосознания и политической традиции понимается с ещё большим усилием.
Русское Православие не испытывает желания смотреться в зеркало западного христианства
Причин этому несколько, прежде всего, внутренних, характерных для православного мировосприятия. В светской сфере, по линиям экономики, политики, науки, искусств, общественного устройства, государственного управления, военного дела между Россией и западными странами на протяжении по меньшей мере 500 лет происходят диалог и взаимодействие. Объективно, по тому вкладу, который внесли русские, можно говорить о значительной общности историко-цивилизационного процесса в России и западных странах. Но русское Православие не испытывает большого желания смотреться в зеркало западного христианства. Оно безразлично к развитию схоластики, затем, последовательно, к реформационной волне, конфессиональным теологическим дискуссиям, к становлению библейской науки и критической школы. Западноевропейские заимствования для Русской Церкви ограничены и носят поверхностный, стилистический характер, как, например, в барочно-классицистической храмовой архитектуре, интерьере и иконописи.
Итак, своеобразные качества – герметичность, самоуглубление – затрудняют проникновение в мир традиционной ортодоксии. Свою роль также сыграло и то, что другие подвиды традиции: греческая, антиохийско-сирийская, сербская – в развитии своём на протяжении длительного времени оставались под прессом мусульманского владычества. Самодостаточность русского религиозного менталитета, таким образом, легко объяснить.
Есть также исследовательские причины затруднений. При изучении Русской Церкви одинаково непродуктивными представляются как унифицирующая позиция цивилизатора, так и романтизация «загадочной русской души», присущая части западной интеллигенции, европейским и американским диссидентам – Освальду Шпенглеру, Патрику Бьюкенену и другим. Можно вместе с Рильке восторгаться Россией: «Все страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом». Но если на этой художественной фигуре речи, на патетической ноте начать основывать содержательные анализ и прогностику, боюсь, Россия разочарует. Ибо слишком многое не укладывается не то что в представления об идеальном, Божественном, но даже и в более скромные правила здравого смысла, умеренности, приличий и тому подобного.
С другой стороны, также не выглядит адекватным взгляд на Русскую Церковь как на варваризованный, обазиатченный вариант западного христианства, желание анализировать её по аналогии с трендами западной религиозности. «Ошибки экспертизы» случались не раз. Достаточно вспомнить ошибку идеологов нацистской Германии, которые перед началом наступления на Восток переоценивали протестный потенциал Русской Церкви, усматривая в притеснениях религиозной свободы в СССР возможности коллаборации против Сталина. Притеснения в СССР и вправду были чудовищными. По всем рациональным показаниям, горечь от поругания святынь, разрушения церквей, арестов священнослужителей, совершённых в 1920-30-е годы, обязана была обострить жажду справедливости и возмездия в отношении большевиков. На деле же расщепления патриотического чувства не произошло. Религиозный фактор играл важную роль в консолидации на защиту Отечества, превращения войны в «народную и священную».
И это не фрустрация, наступившая в результате гонений и выражающаяся в неспособности вести собственную политическую партию, не безволие вкупе с панической боязнью прогневить коммунистических вождей и карательные органы. Таков традиционный императив: самоотдача, оставление в стороне разногласий ради изгнания врага любой ценой. Русским приходилось много воевать на протяжении столетий. В том, что касается войны оборонительной, этику коллективного выживания, этику долга можно считать отработанной до автоматизма.
Другой эпизод. К 1970-м у многих на Западе рождалось впечатление, что Советы додавят Церковь и религию. Тяжёлый удар был нанесён второй волной гонений при Никите Хрущёве. Уходило из жизни старшее поколение, воспитанное в церковном укладе; модернизация удаляла страну и народную жизнь всё дальше от Церкви, к секуляризованным формам. За рубежом считалось, что существует только незначительное число политических диссидентов, под неусыпным контролем КГБ, и также весьма малочисленные нелегальные общины, так называемая «катакомбная Церковь». В остальном задача формирования «нового советского человека» обещала скорое полное уничтожение, вычищение Православия в пределах «Железного занавеса».
Данную точку зрения – о коренной порче и деградации религиозной жизни в Советском Союзе – поддерживали в эмигрантской среде Русской Зарубежной Церкви. Эмигранты называли Московскую Патриархию «безблагодатной», т.е. мёртвой, формой без содержания, и настаивали на своей исключительной роли хранителей духовного наследия России. Понятно, что в самый разгар Холодной войны между Советским Союзом и Западом антисоветизм эмигрантов был вещью востребованной.
Продолжение в источнике