Позвольте, я начну с воспоминаний.
Мне было лет двенадцать – стало быть, шёл 1978 год. Год назад была принята последняя советская конституция, Леонид Ильич Брежнев был избран Председателем Президиума Верховного Совета СССР, всё было, по мнению многих людей, живущих сегодня, прекрасно. Но я, хотя и был ребёнком и рос пусть и не в сочувствующей режиму, но и не в диссидентской семье, уже с ранних лет чувствовал и знал, что ничего не прекрасно.
С детства я всей душой, прямо как-то вот кожей ощущал ложь, двоемыслие, лицемерие – некое метафизическое безбожное зло, которое было везде. Оно было разлито в окружающем пространстве, в воздухе, было средой, в которой мы жили. В телевизоре и прессе – это уж само собой разумеется; в школе; на работе у родителей; в нашей недавней истории – судя по воспоминаниям бабушки, а ещё в большей степени судя по тому, что она предпочитала не воспоминать.
Я хорошо помню, как вытащил как-то с антресолей альбом фотографий тридцатых годов. Это были коллективные снимки оркестрантов и хористов Большого театра, и на этих снимках многие лица – не меньше трети – были вырезаны. Представьте – вы держите большую фотографию, на ней – оркестр и хор, и она вся аккуратно изрезана овалами. Дырки вместо лиц.
Я спросил у бабушки: что это такое? Бабушка с большой неохотой ответила: это вот кого забирали, тех маникюрными ножницами вырезали с общих фотографий. От дальнейших объяснений она тогда уклонилась. Лишь только потом, уже далеко пережив советское время, она рассказывала подробности, и то ей явно было очень тяжело… Но это к слову.
Итак, я родился и воспитывался в семье музыкантов. Летом мы снимали дачу в районе Кратово, недалеко от города Жуковского, и моего папу пригласили принять участие в летнем сводном симфоническом оркестре и хоре, который должен был дать шефский концерт для авиаторов.
Жуковский был закрытым городом, там всегда свободно продавались хорошие продукты, чем близлежащие дачники неизменно пользовались, – но и концертная жизнь там была, надо сказать, на высоте. Программа шефского концерта состояла отнюдь не из песней Аллы Пугачёвой, а из оратории Йозефа Гайдна «Времена года» (не путать с одноимённым легковесным супершлягером Вивальди). Гайдна вообще редко исполняли в Советском Союзе, а тем более его оратории – о причинах этого я ещё скажу.
Итак, папа взял меня на генеральную репетицию. Я уже ходил тогда в музыкальную школу, чему-то там учился, музыку любил, но про Гайдна почти ничего не знал. Бетховен, Бах, Чайковский, Моцарт, Кабалевский – про них дети, учащиеся в музыкальных школах, что-то такое знали.