Мы задали священникам пять вопросов:
1. Какие представления о священническом служении были у Вас, когда Вы решили стать священником? Совпали ли они с реальностью?
2. Что в Вашем служении самое радостное, а что самое трудное?
3. Как изменились Ваши прихожане за последние 20 лет?
4. А как изменилась Церковь, если мы имеем в виду социальный институт?
5. Как меняется отношение к Вам во «внешнем мире»? Как реагировали на улице на человека в рясе 20 лет назад и сейчас?
Протоиерей Павел Великанов, и. о. настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне (Москва), доцент Московской духовной академии
1. А не было никаких представлений. Было ясное понимание ответа апостола Петра, когда Христос предложил и Своим ученикам уйти после Его слов о Теле и Крови: «Господи, куда нам идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной!» Поэтому поступление в семинарию было не по принципу «хочу стать священником», а потому что вся жизненная кривая буквально вкручивала в ворота Московской духовной академии. Многие поступали в семинарию, не особо задумываясь, что это, скорее всего, должно будет привести к рукоположению в священный сан. И чем ближе к выпуску, тем истории становились интереснее и порой драматичнее.
Но в те годы перед глазами был целый сонм духовенства Лавры и Академии, которые светились изнутри. И этот свет имел чёткую «частоту мерцания», которую невозможно было ни с чем спутать.
Возможно, поэтому и не было особого разочарования потом, при попадании в обычную приходскую среду. Все — люди, все нормальные люди ошибаются, и о способность понимать и принимать ошибки и грехи другого — в том числе и собратьев в сане — и оттачивается наша «христианскость».
Если говорить о более специфических, непосредственно пастырских вопросах, то для меня за эти 25 лет священнического служения произошло существенное падение ценности веры в механистическую эффективность священнодействий. Бог никого не насилует Своей благодатью. Нет, конечно, чудеса случаются. Но в норме это процесс постоянного диалога, взаимодействия, «духовного танца» между человеком и Богом — где и на ноги будут наступать, и мышцы болеть, и отчаяние накрывать, и однажды появится вкус к тому, чтобы этим «танцем» на самом деле жить.
Болезненная тема, которая для меня стала основным исследовательским вопросом в научной деятельности, — токсичная, или невротическая, религиозность. Её оказалось гораздо больше, чем представлялось ранее. Но и отношения между духом, душой и телом, а также религией, религиозностью, верой, психологической травматизацией и психическими отклонениями тоже оказались гораздо тоньше, сложнее и многомернее, чем думалось ранее. Я сторонник того, что всё может и должно работать на пользу человека: и духовное окормление, и психотерапия, и психиатрическая поддержка, включая таблетки, при необходимости, — но ничто не должно пытаться подменить собой другое. Когда предлагают «три в одном флаконе» — «православного мировоззренческого коуча» или кого-то ещё, это скорее маркетинг, чем забота о человеке.
2. Самое радостное — когда во время исповеди за всю жизнь, тщательно подготовленной исповедником, и для него, и для тебя открываются те греховные «шлюзы» и «заторы», из-за которых жизнь и пошла наперекосяк. Особенно радостно видеть, как плоды искреннего покаяния преображают человека, из скукоженного он расправляется, расцветает, как бутон цветка в лучах весеннего солнца. Когда Сила Духа на самом деле «работает» в человеке — а зачастую вопреки твоим усилиям, — это очень вдохновляет.
Самое трудное — упорная нераскаянность. Когда внутри человека — одно вязкое болото, и опереться не на что. В такие моменты трудно верить в то, что всё же где-то в глубине — или в трещинах окаменевшей души? — есть проблески Божественного света. Старец Зосима в «Братьях Карамазовых» убеждал Алёшу любить людей, даже в грехе, невзирая на грех. Откровенных грешников любить легче, чем людей правильных и лукавых. А надо!..
3. Мне очень хочется надеяться, что они стали более вдумчивыми и требовательными к тому, чтобы условный «духовный маршрут» был понятным и хотя бы приблизительно измеримым. Призыв «молиться, поститься, трудиться — а когда помрём, тогда и узнаем, получилось ли» сегодня далеко не для всех привлекателен. Отсюда и всё более растущий запрос на «духовные ретриты», «челленджи» и прочие современные новоявленные формы, которые популярны и, возможно, могли бы быть наполнены правильным содержанием. Например, издательство «Никея» и пространство «Фавор» уже много лет активно работают в том числе и в этом направлении — и есть свои очень хорошие результаты.
И ещё. Магическое отношение к таинствам и церковной жизни, во многом благодаря публичной деятельности в том числе наших академических профессоров, за эти годы существенно снизилось. Люди больше хотят осознанной веры, а не волшебной, не магической.
4. Не знаю. Я внутри, а это надо измерять объективным, не ангажированным самой церковной системой взглядом.
5. Раньше, ещё в 90-х, человек в подряснике на улице вызывал эмоции. Разные. Не всегда положительные. Всякое бывало. Сейчас идёт себе поп по магазину — ну и пусть идёт. Едва ли кто-то будет приставать с расспросами и беседами о вечном. Другой вопрос, зачем по мирским делам ходить в подряснике — но своя правда есть и у того, кто эту декларацию сана считает неотъемлемой частью «безмолвной проповеди».
У меня был забавный разговор с моими давними друзьями в Греции. Там священник не может нигде появляться в мирской одежде — сразу под запрет, а то и сана лишат. Но я, не будучи связан местными церковными установками, мог себе позволить жить в гостинице и ходить повсюду — если только не на службу — в общечеловеческой одежде. И вот, как-то мои друзья мне говорят: «Патера Павле, как хорошо, что вы ходите без подрясника!» На моё изумление они как-то помялись и выдали: «В обычной одежде вы больше на человека похожи, и нам легче с вами быть простыми и открытыми… и говорить, не одёргивая себя постоянно мысленно — да как можно об этом со священником разговаривать?..»
Как говорят в народе, попа и в рогожке видать — даже и без подрясника. В России спокойнее стали относиться, попривыкли. Хотя определённый трепет всё же сохраняется, даже в Москве. И это радует.
Протоиерей Василий Середа, настоятель храма Тихвинской иконы Божией Матери в городе Холм (Новгородская область)
1. Я родился в семье священника, только-только закончились хрущёвские времена, и для меня представление о священстве создавалось реальной атмосферой жизни семьи и прихода. Я очень хорошо знал, что ожидает всякого, кто собирается встать на священнический путь, у меня не было никаких иллюзий и мечтаний. Я изнутри видел всю обстановку, в которой пребывало духовенство: постоянный нажим государства, надзор уполномоченного Совета по делам религий, тайное присутствие КГБ. Тогда КГБ было пронизано всё, доносчики были во всех слоях населения, в том числе, к сожалению, и в Церкви. Священник находился полностью на виду, делать он ничего не мог без осознания, что всё зависит от тех, кто его проверяет и слушает. И служение священника, конечно, было исповедническим.
Но сложилась ситуация, когда духовенства оставалось очень мало и идущих по пути священства было небольшое количество. Практически всех молодых людей, ходивших в храм в Новгородской области, я знал в лицо. Поэтому к пятнадцати годам появилось осознание ответственности: если не пойду я в священники, кто тогда пойдёт?! Мне в школе написали в характеристике, что я верующий человек, но свои убеждения не навязываю никому. Это прочёл тогдашний митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов), который сказал прямо: «С такой характеристикой только в семинарию». После школы я устроился работать уборщиком и истопником в родном храме, затем поступил в семинарию. После семинарии меня забрали в армию, по приходе из армии — академия.
А в 1988 году, когда отмечалось тысячелетие Крещения Руси, начался совершенно новый этап в жизни Русской Православной Церкви. До этого назначения всех священников и диаконов согласовывал уполномоченный Совета по делам религий, и если на приходе умирал священник, уполномоченный просто ликвидировал вакансию и не давал никого назначить на это место. Это, конечно, серьёзным бременем ложилось на тех клириков, которые оставались, потому что пробить новую вакансию было очень сложно. Я сам по окончании академии получил в 1987 году направление в Старую Руссу, где появилось место диакона. А в 1991 году, когда меня рукоположили в священники, регистрация от уполномоченных уже была не нужна. Храмов открывалось много, а священников было очень мало, поэтому наш правящий архиерей владыка Лев направил меня в город Холм без всяких регистраций. Епархией стал управлять епископ, а не уполномоченный, с которого начальство спрашивало, чтобы как можно меньше людей ходило в храм, как можно больше закрылось храмов, как можно меньше людей поступало в семинарии.
2. Радостно, когда храм наполняется людьми. Это самое радостное для священника состояние, когда ты служишь, а сзади — полная церковь народа. Самое трудное в жизни всякого человека, не только священника, — быть сосредоточенным на молитве и стоять перед Богом.
3. За последние 20 лет сменилось поколение, ушло много людей. После перестройки был прилив прихожан. Сейчас жизнь материальная улучшилась, и, к сожалению, произошло так, что люди опять бросились строить везде и всюду Царство Небесное на земле, в отдельно взятой жизни. Жизнь, которая была 20 лет назад, а тем более 30, настолько отличается от нынешней! Мы сегодня живём в мире, который даже описать невозможно. Это мир какого-то всеобщего изобилия, где достаточно одного — поклониться мамоне и все силы ему посвятить.
Человек, к сожалению, в большинстве случаев выбирает именно царство мамоны. Некоторые приходят в Церковь и в наше время, но это, как правило, люди с определённым состоянием души и определёнными обстоятельствами жизни. А все остальные, к сожалению, направляют пути свои к осуществлению справедливого, радостного и чудесного мира, но без Христа.
4. Слава Богу, мы можем констатировать, что Церковь в наше время — это самостоятельный социальный институт. И если в глубь веков всмотреться, наверное, это самый самостоятельный период в жизни Церкви. До революции Церковь несла ответственность за государственные функции, и это играло очень сложную роль, подчас даже роковую. А сегодня мы совершенно не несём ответственности за государственные дела и в то же время имеем свободную возможность реализовать свой духовный потенциал. В этом смысле — прекрасное, замечательное время.
К сожалению, рядом с нами не очень много Сергиев Радонежских, Серафимов Саровских, Иоаннов Кронштадтских, которые свидетельствовали бы своим образом жизни о воскресшем Спасителе и о вечной жизни, к которой все мы должны стремиться.
5. 30 лет назад все с удивлением смотрели, если священник идёт в рясе. Я помню 90-е годы: мы с отцом шли по Новгороду, и все в проезжающих машинах, автобусах устремляли взгляды на нас.
К сожалению, мы не учли, что священник, идущий по городу, — это очень важный момент. Не в кепке, бейсболке и в курточке, а именно в рясе или в подряснике. Это и есть исповедание Христа: кто-то озлобленно смотрит, меня даже били молодые люди в метро, но очень много людей, которые берут благословение. Все эти призывы выйти за ограду храмов, к сожалению, остались втуне, потому что за ограду храмов выбежали заниматься своими непонятными делами не священники, а ребята в джинсах с подстриженными бородками, чтобы не привлекать внимание. На улицах, к сожалению, духовенства народ не видит.
Внешний мир занят своими делами, своими проблемами. Кто-то с уважением относится, кто-то с ненавистью, кто-то с равнодушием. С тобой могут поздороваться, постоять, сфотографироваться. А так, чтобы кто-то ходил в храм Божий, молился — мы же видим, что ничего не изменилось…
Если миссионер, приведя человека к храму, не покажет ему, что в храме есть для него место, миссия кончится провалом. Поэтому необходимо в первую очередь создать атмосферу любви в храме и в семье — тогда многие вокруг вас спасутся, тогда будет и уважение, и любовь, и совершенно другое отношение. Где есть свет и тепло, их не скроешь, а где нет света и тепла, ничего и не появится.
Протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках (Москва)
1. Представления о священническом служении были точно такие же, как и сейчас. Я считал и считаю это служение высочайшим из возможных, доступных для людей на земле. Если вы меня спрашиваете, были ли у меня иллюзии, восторженные впечатления, то эти иллюзии не больше и не меньше, чем отличия во впечатлениях о своём труде у молодого специалиста и опытного профессионала. Естественно, молодой специалист, куда бы ни пришёл, будет думать, что сейчас он всё поменяет и внедрит невероятные схемы, при которых всё станет намного лучше. Опытный профессионал знает границы своих возможностей, и у него вырабатывается такое качество, отсутствующее у молодого, в том числе священнослужителя, как смирение.
Если вы меня спросите, были ли у меня розовые ожидания (как мне сказала одна дама серьёзного возраста: «Я раньше думала, что батюшки даже в туалет не ходят»), — такого никогда не было. Мой духовник протоиерей Борис Гузняков, настоятель храма иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Большой Ордынке, был человеком очень трезвым, живого, ясного, искреннего ума. Я тогда, будучи мальчишкой, внештатно подвизался на Всесоюзном радио и попросил профессиональное оборудование, чтобы записать интервью с одним из клириков этого храма. Договорился с ним, а батюшка не пришёл. Спрашиваю отца Бориса: «Как такое может быть, что клирик не держит слово?» — «Всякое бывает. Русская болезнь, надо пожалеть человека». Эти отрезвляющие слова были очень мне важны, чтобы пройти между Сциллой цинизма и Харибдой розовых слюней.
2. Самое трудное — это когда ты не можешь ничем помочь, не можешь ничего сделать для человека. Тебе скажут: «Ты же можешь о нём молиться!» Конечно, это очень важно, однако ты видишь, что, несмотря на твои в том числе молитвенные усилия, всё идёт очень коварно, или жестоко, или против евангельского устроения. Это самое трудное — когда ты беспомощен как священник. Причин беспомощности может быть много: твоя личная неопытность, отсутствие у тебя достаточного авторитета, незнание сферы жизни, в которой ожидается твоя помощь.
Самое же радостное — когда исполняется то, о чём говорится в чине венчания: «Сподоби их увидеть детей у детей своих». Для меня самые счастливые минуты — это когда я крестил бабушек, потом эти бабушки привели детей, а теперь дети приводят внуков. И мы все вместе в одной Церкви, то есть происходит наше совместное возрастание в попытке быть о Христе Иисусе. Не как в окрашенном в религиозные цвета клубе, не в форме проведения досуга, не в форме выражения идентичности, а в первую очередь о Христе Иисусе. Если ты чем-то смог людям на этом пути быть полезным, это и есть самое важное для священника.
3. Это один из самых сложных вопросов: я сам меняюсь вместе с прихожанами. Я вижу некоторые перемены церковного уклада. Например, люди в городах стали меньше молиться об усопших. 20–30 лет назад в любом городе Родительские субботы — это полные храмы, переполненные немудрёными приношениями каноны и так далее. А сейчас храмы в эти дни неполны, и я скорблю, что люди меньше внимания уделяют молитвенному общению с усопшими предками. Говорят, что это черта городской культуры, но если так, это дурная черта.
С другой стороны, я не из числа людей, кто сказал бы: «Раньше было благочестие так благочестие, раньше ходили так ходили, молились так молились, а сейчас — одни хлюпики!» Есть люди, которые всё время ноют, что Церковь уже не та, но есть и сама Церковь. Она и в XVII веке была «не та», и в XIV веке «не та», и в XXII веке будет «не та», но всё же Христос Свою Церковь ведёт.
Поэтому я вижу Церковь живой, ищущей, преданной Христу. Говорить о переменах прихожан я не могу: в упомянутом храме на Ордынке, куда я ходил, рядом стояли академик Никита Ильич Толстой и самый препростой Митенька блаженный, который надевал сувенирные значки и буквально «скакал, играя» в пасхальные дни. И очень правильно ведут себя священники, которые никому не отдают предпочтение: они должны отдавать предпочтение Христу в человеке и поощрять людей сильнее в себе открывать Христа. А тогда каждому найдётся место: кто-то сможет заниматься образованием, творчеством, кто-то через театральную деятельность будет о Христе говорить, а кто-то — через работу на заводе. И нельзя ранжировать, что более важно, а что — менее. Кто знает, как это будет у Христа?
4. Мы не до конца отдаём себе отчёт, что по сравнению с началом 90-х годов Церковь стала намного больше количественно — у нас теперь намного больше приходов, монастырей, пастырей, семинарий, воскресных школ. Появилось социальное служение, которого в начале 90-х годов практически не было. Упоминавшийся мной отец Борис открывал практически новую вселенную, когда выходил на амвон с мешком писем и говорил: «Вот бы нам сходить в ожоговый центр и, может быть, ответить на письма людей, которые просят о поддержке». У Церкви есть свои СМИ, есть даже внутрицерковные лагеря, которые не всегда согласны друг с другом.
Как социальный институт Церковь теперь в состоянии высказываться по самому широкому спектру общественно-политических тем. О чём могла говорить Церковь в 70–80-е годы? Только на тему борьбы за мир, разрешённую советской властью. Сейчас же Церковь обладает невиданным градусом свободы. Только это надо понимать правильно: не так, как если бы она была на поводке, а потом его выпустили из рук. Церковь — часть общества, общество составляет членов Церкви, и проблемы Церкви — это проблемы общества.
Конечно, рост несёт за собой трудности. Возьмём любого человека, который достигает юношеского возраста: у него ломается голос, могут появиться прыщи, даже говорят: «Гадкий утёнок, выглядишь некрасиво». Очень часто Церкви выдвигают неоправданные требования: «Вы должны это, вы должны то». Я искренне убеждён, что мы никому ничего не должны, кроме Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. И в подтверждение напомню, что сказал Спаситель: «Не вы меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15, 16). Если Он нас избрал, то Он и даёт нам задание, и это задание изложено в Евангелии.
5. Когда я стал диаконом, то ходил в подряснике везде и всегда. Остановило меня только одно — меня покусали уличные собаки: они, как выяснилось, не любят тёмных цветов и развевающихся одежд. Я не боюсь надевать подрясник и рясу и где надо хожу в них. Однако разговоры о том, что ежечасное ношение подрясника и рясы является формой миссии, мне кажутся слегка инфантильными.
Опыт встреч со студентами, с молодёжной аудиторией подводит меня к выводу, что я, во-первых, правильно сделал, что не завёл социальные сети, а во-вторых, что Церковь не является объектом стигматизации. Ко мне относятся как к человеку, стоящему на определённых позициях, связанных с моим мировоззрением. Кто-то с этим согласен, кто-то нет, но это право каждого. Мы разговариваем на равных, и ждут от меня искренности и подготовки. Дело священника — служить, молиться, вживую общаться со своей паствой. Ты просто должен относиться к людям, тем же студентам, как к потенциальной пастве. Тогда всё будет нормально.
С насмешками на улице я не сталкивался, но сталкивался с тем, что смыкает нашу ситуацию с ситуацией 1960-х годов. Скажем, до пандемии ковида в Великую субботу каждый год приходили пьяные мужики перед Крестным ходом — задираться со священником, спорить, материться. Не знаю, чего в этом было больше — реликтов поведения времён хрущёвской антирелигиозной кампании или просто пьяного куража. А чтобы молодёжь посмеивалась, я не вижу; кому-то хотелось бы, чтобы все на нас сердито показывали пальцами, но объективно этого нет. А наоборот — есть. Когда я лечу в самолёте в подряснике, особенно если рейс долгий, обязательно кто-нибудь подойдёт с житейской проблемой и будет просить совета. И так — всегда.
Игумен Паисий (Гидраш), настоятель храма святителя Николая Чудотворца на острове Талабск (Псковская область)
1. Для меня в детстве священники всегда были людьми особенными, счастливыми и радостными, потому что они напрямую общаются с Господом Богом через таинства. Моя мама научила меня, что к священнику нужно относиться с большим благоговением, со страхом Божиим, как к святому человеку.
Когда я принял сан, стал чувствовать благодать Божию во время совершения таинств Крещения, Евхаристии, когда поминаю людей в алтаре. Однако рукоположение — это и большая ответственность. Нужно следить за каждым словом — и в обычной жизни, и в беседах, и на исповеди, очень внимательно вести себя, не шутить, не кощунствовать.
2. Радостно всё вокруг. Радостно, что крестишь людей, а потом эти люди приводят своих детей. Радостно, что те, кого венчал много-много лет назад, до сих пор вместе и случаев, чтобы люди разошлись, по пальцам пересчитать. Радостно, что много людей, которые просто заходят в храм, со временем становится прихожанами. Радостно, когда иду по городу или по супермаркету и кто-то заметит, бежит и кричит во весь голос: «Отец Паисий, благословите». Большая радость для меня — рассказывать про старцев, которых мне посчастливилось увидеть, приводить примеры не из книг, а из жизни.
Если говорить про трудности, есть много недопонимания среди ближних. У каждого своя гордыня: кто-то с ней совсем не борется, кто-то немного, кто-то побольше. Иногда видишь, что человек мог бы трудиться, но ничего не делает — не только по лености, но из-за того, что не ощутил радости, которую получаешь, когда работаешь для Бога и ближнего. Печально, что они даже не пробуют её получить и заменяют настоящую радость удовольствиями только для тела.
3. Изменились немного: самые пожилые потихоньку уходят к Богу. Раньше нашими прихожанами были в основном рыбаки, жители острова. А сейчас больше людей с высшим образованием, которые много читают о вере.
В последнее время есть такие прихожане, которым приходится объяснять, чтобы они готовили к встрече с Богом во Святом Причастии прежде всего душу и сердце, а не только соблюдали формальные требования. К сожалению, им важнее не попросить прощения у Бога и ближнего, а дочитать все молитвы.
Когда в советское время люди приходили в храм, они проходили через трудности как исповедники: их могли и на работе, и на улице поругать. А в настоящее время этого нет, приходится самим со своими пороками работать. Но какое-то исповедничество всё равно остаётся, потому что жизнь по вере — и сейчас подвиг.
4. Я бы сказал, что Церковь изменилась в лучшую сторону: больше внимания уделяется нуждам человека. Помню, в детстве мы смотрели на архиереев в календаре и радовались, что каждый год два-три архиерея прибавлялось. Помнили всех епископов в лицо, молились о них, знали, кто из какого города. Сейчас Церковь выросла многократно.
Но, к сожалению, в последнее время мы заботимся о внешнем больше, чем о внутреннем. На епархиальных собраниях я всегда стараюсь подойти к более старшим и опытным священникам и вижу, что каждый год их на два-три человека становится меньше. К сожалению, есть тенденция поощрять священников с административными способностями, а не смотреть на их духовную жизнь. Жизнь показывает, что по вере в Господа Он нас не оставляет — накормит, напоит, поможет отреставрировать храм, сделать добрые дела. Самое главное — помнить об этом.
5. Лет 30 назад идёшь по улице в подряснике — дети громко восклицают: «Мама, Боженька идёт!» Сейчас идёшь по городу — дети ещё, слава Богу, замечают, но такого внимания, как раньше, нет. Хотя нищие, которых нам Господь посылает, всегда рядом: как подходили раньше, так и сейчас подходят, мы с радостью с ними общаемся и помогаем.
Протоиерей Сергий Баранов, старший священник и духовник Иверского женского монастыря города Орска (Оренбургская область), секретарь Орской епархии Русской Православной Церкви
1. Что-то совпало, что-то изменилось. Я до сих пор меняюсь и в гражданском, и в духовном пространстве. Неизменяемым хребтом, стержнем остаётся Бог. Вокруг Него гибко, но не отрываясь от стержня. Он меня и корректирует, и держит в стабильной серединке.
2. Самое радостное — Бог. Самое трудное — люди.
3. О прихожанах боюсь сказать субъективно, потому что мой собственный взгляд меняется. Человек, может, остался тем же, а моё видение изменилось. Может, отчасти стало меньше «захожан» и больше прихожан.
4. Может быть, стала более социальной в ущерб духовному.
5. Я 30 лет священства не снимал рясы, поэтому всё как-то привычно, всё как всегда. В обществе стало меньше пьяных — это первая проблема для человека в рясе. Поэтому комфортней, спокойней, но внимание привлекаешь. Отношение разное, слава Богу, без крайностей.
Протоиерей Павел Недосекин, настоятель Свято-Троицкого Патриаршего подворья в Брюсселе (Бельгия), секретарь Брюссельско-Бельгийской епархии Русской Православной Церкви
1. Всё детство и юность священническое служение было перед моими глазами, так как я из семьи священника и видел, как жил и служил мой отец. Собственно, это видели и все остальные мои братья и сёстры, и в результате мы, все шесть детей наших родителей, стали служить в Церкви: три сестры — супруги священников, три брата — два иерея и один епископ. В этом вопросе есть большое обобщение, так как никогда невозможно представить то, что будет в реальности. Вот и со мной так случилось. После Академии меня оставили преподавателем московских духовных школ. Я преподавал славянский язык в семинарии и литургику в регентском классе, но вскоре решением Священного Синода был направлен служить в Бельгийское королевство настоятелем Свято-Никольского собора.
Соответственно, вся приходская церковная реальность в корне изменилась. Это были годы распада Советского Союза. Западные страны наполнила волна беженцев из всех бывших советских республик. Люди были в растерянности, в смятении, они искали хоть какое-то пристанище, искали своих по языку и вере. Наш Свято-Никольский храм неожиданно наполнился «людьми с востока». Тогда нуждались все. Представители первой волны русской эмиграции доживали свой век, а новые приехавшие искали опору. Для многих таким пристанищем стали приходы Русской Православной Церкви.
Когда я приехал в Бельгию, там было пять приходов Русской Церкви, сейчас их 18, включая два монастыря: мужской, где богослужения совершаются на фламандском языке, и женский, где молятся по-французски. В те годы необходимо было устраивать не только приходскую жизнь, но и всю сопутствующую инфраструктуру. По благословению нашего архиерея, архиепископа Симона, при храмах стали организовывать столовые с бесплатным питанием, детские сады и школы, секции детской и юношеской занятости. При этом епархия не обладала никакими средствами. Всё делалось добровольно самими людьми, которые приносили свои вещи и деньги для общего блага. Если вспомнить ваш вопрос о моём представлении о священническом служении до рукоположения, то реальности я, конечно же, не мог изначально себе представить.
2. Наверное, как и для всякого священника, самым радостным в служении является тайна Божественной Евхаристии, тайна Благодарения. Из богослужения мы черпаем радость жизни. Она постоянно восполняется и обновляется. Поэтому мы стараемся служить чаще. Это сообщает мир душе и всем окружающим на приходе. В силу нашей обособленной специфики — мы живём в неправославной стране и в иноязычной среде — наши прихожане понимают, что такое община. Это очень ценное качество Церкви. Когда в храме много «захожан» и «требников», сложнее построить общину, но это необходимое условие жизни православия.
3. Приходская община, как семья, лучше организуется к различным инициативам. Благодаря этому сейчас в Бельгийской епархии в приходах организованы школы для детей, где изучают русский язык, русскую литературу и историю, ведутся различные развивающие секции. Организованы Богословско-катехизаторские курсы, которые существуют с 1992 года. Наверное, для некоторых читателей из Московских духовных школ это будет новостью, но мы давно сотрудничаем с МДА. С момента организации наших курсов к нам приезжали преподавать профессора из Академии, а также из Свято-Тихоновского университета, СПбДА, Варшавской семинарии, Минской семинарии, богословского факультета Белградского университета, Свято-Сергиевского института в Париже. Курсы закончили 142 выпускника, из них шестеро рукоположены в иереи, также шестеро в дьяконы, 20 чтецов. Можно ещё добавить дипломатических работников, которые ныне несут служение Отечеству в разных странах мира, из которых двое являются послами.
За 20 лет появились первые слабые добрые плоды деятельности наших приходов. Мы начали заключать внутриприходские браки. То есть верующие молодые люди, которые сформировались на наших приходах, стали жениться на наших же прихожанках, которые воспитались при храмах. Их немного, но это очень отрадное явление, особенно в наших условиях, где весьма легко раствориться в иноязычной среде. И уже эти вновь подросшие христиане помогают в воспитании приходских детей, а некоторые даже желают рукоположиться, чтобы служить Церкви.
4. Мне кажется, этот вопрос более актуально звучит внутри России. Дело в том, что, по положению Устава Русской Православной Церкви, мы, находясь вне пределов Отечества, должны учитывать правовые особенности страны нашего пребывания. В этом смысле мы как социальный институт апеллируем к местным правовым нормам страны. В Бельгии православная религия имеет официальную легализацию, и мы пользуемся государственной защитой. Это относится ко всем Поместным Православным Церквам, представленным своими приходами в королевстве. Мы можем свободно осуществлять свою деятельность: приобретать или строить здания, организовывать детские лагеря, издавать книги и пособия, делать фестивали, проводить крестные ходы и так далее. К примеру, как результат, мы основали в Брюсселе собрание архивных документов русской эмиграции. Наиболее интересные и значимые из них мы публикуем. В настоящее время издано таких документов и прочих сочинений 14 томов.
5. Этот вопрос весьма для нас актуален. Мы находимся в исторически католической стране, но Католическая церковь сейчас переживает страшный кризис. За истёкшие 20 лет она просто опустела. Закрываются храмы, более того, сносятся храмовые помещения. И это в стране, где не было гонения на Церковь в ушедшем веке, как у нас! Пустеющие храмы перестраиваются под бары, дискотеки, парковки для машин. Среди искренних католиков чувствуется беспомощная растерянность. Чтобы как-то продлить жизнь храмов, их нередко передают православным из национальных Поместных Церквей. Так, в Брюсселе в бывших католических храмах находятся приходы Румынской, Польской, Сербской Православных Церквей, а также Вселенского Патриархата. Некоторые сданы в аренду, некоторые выкуплены общинами у Католической церкви. Такая ситуация в общественно-религиозной жизни страны и приводит нас к мысли о важности и необходимости жить общинной жизнью.
Хочу сказать студентам духовных школ: в вопросах спасения не ищите своей воли, но воли Божией. Иногда человек чего-то очень хочет и добивается, а добившись, понимает, что радости это ему не дало, принесло только тяжесть. В деле постижения наук хотелось бы пожелать гармонической сбалансированности между разумом, волей и чувством. Сейчас наблюдается тенденция, когда всё стали воспринимать только через один критерий истинности — рассудок. В результате чудо уходит из душ людей. Холодный разум не приведёт к душевной гармонии, а наоборот, только к внутреннему раздраю. При этом мы знаем, что даже самое разумное для человека есть безумие перед Богом. Видите, куда привёл «примат разума» Западную Церковь? Поэтому не следует руководствоваться только одним этим критерием — есть ещё воля и чувства. Православие призвано восстанавливать целостность человека. Собственно, Христос это и сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6). При свободном переложении можно передать это так: «Я есть цель, и метод, и средство».
В подготовке материала участвовали Даниил Сидоров, Ирина Недосекина, Александр Карасёв, диакон Даниил Галаев и Руслан Иванов
Фото предоставлены героями материала, коллаж Кристины Щербаковой