1. Философия науки: оппозиция ее величества или оппозиция ее величеству?
В постоянно актуальном споре между мировоззренческими лагерями теизма и атеизма немаловажное значение имеют, как это ни странно прозвучит, вопросы, проблемы и идеи такого современного и достаточно дискуссионного раздела знания, как философия науки. Достаточно привычное и простое, на первый взгляд, словосочетание «философия науки» является двойственным, т.е. предполагает две различные трактовки, хотя эта его двойственность, как правило, остается в большинстве случаев незаметной. В чем же она состоит?
В словосочетании «философия науки» можно сделать акцент как на слове «наука», так и на слове «философия». Такое акцентирование и обуславливает две различные и даже противоположные трактовки такого феномена, как философия науки. Если акцент делается на науке, то тогда в словосочетании «философия науки» как бы по некому умолчанию появляется «тайный», невидимый предлог. Это будет предлог «для», или «при», или «у», или «от», т.е. здесь получается «философия для науки», «философия при науке» и т.д. Что это значит? Это значит, что существует такая форма культуры и знания, как наука, а философия находится как бы при ней – в качестве помощницы или служанки. Наука совершает большое и важное дело познания мира, а философия помогает ей в этом ее грандиозном предприятии. Здесь взгляд на науку производится как бы изнутри самой науки, в силу чего философия и занимает некое подчиненное, по отношению к ней, положение.
Если же акцент делается на философии, то тогда в словосочетании «философия науки» никакого «тайного» предлога не подразумевается, и этот термин означает именно философию науки, т.е. философскую рефлексию по поводу такой формы культуры и знания, как наука – попытку «дойти до самой сути» того, что есть наука. В таком случае философия будет выступать не в роли помощницы или служанки науки, но в роли ее беспристрастного наблюдателя, арбитра, исследователя. Здесь взгляд на науку производится как бы извне науки, в силу чего философия не занимает некое подчиненное по отношению к ней положение, но остается самою собой – любовью к мудрости, поиском истины, попыткой ответить на предельные, или метафизические, вопросы. В данном случае это и будут вопросы о сути науки, ее происхождении, развитии, возможностях, границах, целях, перспективах, функционировании и роли в жизни человека и общества. Но ведь и в первом случае философия науки пытается ответить на эти вопросы. Правильно, только в первом случае попытка ответить на них является ангажированной (со стороны науки), во втором – неангажированной.
Две указанные трактовки также возможно проиллюстрировать с помощью следующей аналогии: в первом случае наука и философия – это, соответственно, дочка и заботливая мама, которая не только во всем ей помогает, но и порой даже балует и исполняет капризы; во втором случае – ученица и строгая, но справедливая учительница, которая может увидеть и оценить возможности, достижения и промахи своей подопечной.
Рассмотрим еще одну аналогию. Лидер партии кадетов П.Н. Милюков в речи, произнесенной в июне 1909 г., во время пребывания делегации Государственной думы в Англии, сказал: «Пока в России существует законодательная власть, <…> русская оппозиция останется оппозицией Его Величества, а не Его Величеству». В данном случае он всего лишь повторил известное английское парламентское выражение, однако с учетом различий между русской и английской политической культурами его высказывание в России, особенно в левой среде, приобрело отрицательно окрашенную известность и обычно цитировалось в ироническом смысле – оппозиция формальная, ручная, карманная, декоративная и т.д. Так вот, перефразируя слова П.Н. Милюкова, можно сказать, что в первом случае философия является оппозицией ее величества, а во втором – оппозицией ее величеству, где под «ее величеством» подразумевается наука.
2.Сциентизм и антисциентизм
Первая точка зрения является сциентистской, или сциентизмом (лат. scientia – наука), согласно которой наука приносит несомненную и наибольшую пользу, является ведущей формой духовной культуры и определяет облик современного мира, а философия должна быть ее помощницей. Вторая точка зрения, согласно которой наука, конечно же, приносит пользу и играет огромную роль в жизни человека и общества, но не является всесильной, не может дать человеку все, что ему нужно, из-за чего, помимо науки, существуют другие формы культуры и знания, а философия должна выступать не служанкой науки, а ее независимым исследователем, – это антисциентизм. Обратим внимание, что приставка анти- не означает отрицание науки, а означает отрицание ее безграничных или по крайней мере очень больших возможностей, о которых говорит сциентизм. Таким образом, эти две точки зрения на науку, или два образа науки, или, как иногда говорят, две социокультурные ориентации, тесно связаны с двойственностью, возможной двусмысленностью самого понятия «философия науки».
Зададимся вопросом – какая из этих двух трактовок философии науки или из двух ее образов является именно философией науки, стоящей в одном ряду с такими разделами знания, как философия истории, философия религии, философия искусства, философия образования и т.д.? Какая из двух указанных выше интерпретаций философии науки будет вполне соответствовать знакомым нам разделам знания, обозначаемым или представляемым конструкцией из слова «философия» и какого-либо существительного в родительном падеже – философия чего-то? Ответ будет вполне определенным – вторая, в которой философия выступает не помощницей науки, а ее арбитром. А теперь ответим на вопрос – какая из двух трактовок является более распространенной и по умолчанию «правильной» в современном мире и философском сообществе? Как то ни удивительно, первая, в которой философия призвана быть своего рода референтом науки. Почему так получается? Далее попытаемся ответить на этот вопрос.
Возможные причины подобного положения дел заключаются, по всей видимости, в обстоятельствах исторического происхождения философии науки и в условиях современной социокультурной ситуации. Сциентизм, вне сомнения, – дитя Нового времени с его антропоцентризмом, рационализмом и прогрессизмом, верой в огромные возможности науки и научного метода: на заре этой эпохи нас встречает английский философ Фрэнсис Бэкон (1561–1626) с его знаменитым «Знание – сила». Пройдя период своего становления в философии Ф. Бэкона, сциентизм набрал силу в эпоху Просвещения (XVIII в.) и заявил о себе в XIX в. в учении французского философа Огюста Конта (1798–1857), который считается основателем такой интеллектуальной традиции, как позитивизм. Латинское слово «positivus» переводится на русский как «положительный», однако положительный не в смысле «хороший, добрый, чистый, светлый», а в смысле «результативный, эффективный, целесообразный, оптимальный» и т.п.
Одной из основных идей О. Конта является утверждение о том, что философия, задаваясь метафизическими вопросами и не находя на них ответы, приносит, таким образом, негативные результаты – в смысле отсутствия результатов, в то время как наука, задаваясь вопросами не метафизическими, а «физическими», приносит вполне позитивные результаты. Поэтому философия, чтобы приносить результаты не негативные, а позитивные, должна перестать быть метафизикой и стать наукой. Наукой о чем? Наукой о науке, или как раз философией науки, логикой и методологией науки, помощницей науки. Одним из основных положений позитивизма или даже его своеобразным лозунгом является знаменитое выражение: «Физика, бойся метафизики!» Под физикой здесь подразумевается не та (а вернее, не только та) физика, которую мы изучали в школе, а вообще – наука, полагающая своим объектом естественный, или физический, видимый окружающий нас мир, за рамки или границы которого она не выходит. Еще одно известное положение позитивизма: «Наука – сама себе философия». Считается, что философия науки исторически берет свое начало с контовского позитивизма. В этом, возможно, и заключается одна из причин того, что в настоящее время философия науки трактуется преимущественно в сциентистском ключе.
Другой причиной преобладания сциентистской ориентации философии науки, возможно, являются, как говорилось выше, особенности современной социокультурной ситуации (как в мире, так и в нашей стране), которую во многом определяют такие факторы, как бюрократизация, технократизация, оптимизация, соображения конкуренции, рейтинга, эффективности и результативности, в условиях которых метафизическая область жизни человека и общества предается забвению, а на первый план выходит позитивно-прагматическая ее (жизни) составляющая.
3. Интернализм и экстернализм
Итак, возможно говорить о двух различных и даже противоположных пониманиях того, что такое философия науки и, соответственно, чем являются по отношению друг к другу наука и философия, о двух образах философии науки – сциентистском и антисциентистском. Сциентизм и антисциентизм – это две различные и противоположные точки зрения на возможности и перспективы науки, ее роль в жизни человека и общества. С ними тесно связаны еще две точки зрения, или два различных взгляда на науку, один из которых называется интернализмом (лат. internus – внутренний), а другой – экстернализмом (лат. externus – внешний). Интернализм – это чаще всего спутник сциентизма, а экстернализм, как правило, – спутник антисциентизма.
Интернализм – это взгляд на науку изнутри самой науки, согласно которому она существует как бы сама по себе, в неком изолированном от всего остального виде, ни от чего не зависит, ни с чем не относящимся к ней не связана; она, с точки зрения сторонников интернализма и сциентизма, «сама себе философия» и «сама себе религия», т.е. является вполне самодостаточной и сама для себя исчерпывающей. Как это понимать? Если говорить очень просто, то существуют на свете такие не просто очень умные, но особенные (которые нам не чета) люди – ученые. Они живут как бы в каком-то своем особенном, возвышенном и, наверное, прекрасном мире ученых занятий, исследований и бесед, имеют удивительную страсть и необыкновенную способность к познанию мироздания, возможность проникать в тайны природы и добывать истинное знание о реальности. Их объединение – ученое сообщество – наиболее прогрессивная часть живущих на земле людей, деятельность которых и обуславливает науку, которая, таким образом, по сути своего устройства и по логике своего развития связана с автономным познавательным интересом ученых, их увлеченностью, исследовательским любопытством, стремлением к знаниям, их целями, задачами и т.д. Эти, внутренние по отношению к науке, факторы и являются определяющими ее существование и эволюцию.
Экстернализм – это взгляд на науку извне, согласно которому она существует не сама по себе, в изолированном от всего остального виде, но является частью культуры, общественной жизни, истории, и поэтому зависит от множества различных внешних по отношению к ней факторов – экономических, социальных, политических и многих других, которые и являются определяющими ее устройство, развитие и функционирование в системе культуры. Наука не является чем-то самим по себе существующим, она вписана в огромный, пестрый и сложный контекст разнообразных социальных отношений, в котором она как минимум не «лучше» и не «прогрессивнее» других форм общественного сознания. Представители же науки и научного сообщества – ученые – вовсе не небожители или титаны духа, которые руководствуются только бескорыстной страстью к постижению и исследованию мира, а такие же, как все мы, люди, слабые и несовершенные. Поэтому вполне возможно, что источником и стимулом научной деятельности и «познания» может быть не только исследовательский интерес, но и обычные человеческие, мягко говоря, слабости или немощи (они же – пороки), такие как тщеславие, самомнение, зависть, ревность, злоба, стяжательство и другие. Причем не исключено, что познавательный интерес может быть не чем иным, как суррогатом, которым человек стремится компенсировать беспросветную метафизическую тоску, заполнить пустоту и бессмысленность своего существования, более или менее осознаваемую, а скорее не осознаваемую им («Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует…» Ф.И. Тютчев).
Сциентизм и интернализм – это взгляд на науку, который исходит только из того, что она есть сама по себе и сама с собой, как таковая; а антисциентизм (еще раз подчеркнем, что «анти-» не означает отрицание науки) и экстернализм – попытка посмотреть на науку таким образом, чтобы понять, что есть в ней до-научного и вне-научного. Представители первой идейной позиции при разговоре о науке как раз игнорируют это «до» и «вне», а представители второй – именно на это и пытаются обратить внимание.
4. Мировоззренческие спутники сциентизма и антисциентизма
Обратим внимание на то, что существует и является широко распространенным такое понятие, как «научное мировоззрение». Однако несмотря на это мировоззрение, как ни странно это прозвучит, на первый взгляд, скорее всего не может быть научным. Почему? Потому что наука инструментальна по своей природе, она не отвечает на вопросы метафизического характера, а мировоззрение, каким бы оно ни было, так или иначе предполагает такие именно вопросы и поиски ответов на них. Поэтому мировоззрение не может быть научным, а вот сциентистским оно как раз вполне может быть, равно как и антисциентистским.
Сциентизм и антисциентизм – это не просто две точки зрения на возможности науки и ее роль в жизни человека и общества, или две социокультурные ориентации, это еще и две определенные мировоззренческие установки. И вот здесь необходимо сказать, что «сциентизм один не ходит», равно как и оппонирующий ему антисциентизм, т.е. и та, и другая установка имеет своих мировоззренческих спутников, вместе с которыми они образуют два противостоящих друг другу мировоззрения, а также, следовательно, и две системы жизненной навигации человека. Первой группой мировоззренческих спутников сциентизма и антисциентизма будут, соответственно, материализм и атеизм, с одной стороны, и идеализм и теизм (религиозные идеи теистического характера), с другой стороны.
Здесь может возникнуть вопрос – какое отношение материализм-атеизм и идеализм-теизм имеют к сциентизму и антисциентизму? Самое непосредственное. Если человек стоит на материалистических и атеистических позициях, то, спрашивается, на что он надеется, на что уповает, в чем видит возможный источник решения сложных проблем и ответов на непростые вопросы? Конечно же, в возможностях науки, техники и технологий, т.к. ничего иного ему не остается, или, иначе, он сам себе ничего иного не оставляет. Если же он, напротив, придерживается идеалистического и теистического взгляда, то исходит из того, что наука, при всех ее возможностях, на все вопросы никогда не ответит и всех проблем не решит.
Еще один вопрос – понятно, что спутником материализма является атеизм, а почему спутник идеализма – это теизм, а не, например, пантеизм? Потому что на вопрос, может ли духовное первоначало всего существующего быть безличным или множественным, или тождественным материальному, можно со всей уверенность ответить отрицательно, т.к. такого ответа требует беспристрастная логика самого понятия. Теизм – это такое представление, согласно которому существует единый личный Бог как первопричина и конечная цель всего существующего, Творец мира и человека, Попечитель своего творения, мудрый и любящий Родитель для человека, который является Его ребенком. Обратим внимание на то, что латинское слово religio переводится на русский как «связь», а вернее re-ligare (re – возвратная частица, ligare – связь, связывать) – это восстановление связи, ранее утраченной. Какой связи? Человека и Бога, Родителя и ребенка, Личности большой и личности малой. Если восстановление, значит, связь изначально присутствовала, потом была утрачена, и теперь необходимо ее восстановление; или человек изначально был с Богом, потом отпал от Него и теперь стремится вернуться к Нему. Ребенок был в отчем доме, сбежал из него, чтобы, как ему казалось, обрести независимость от родителей, потом понял, что он наделал, и хочет вернуться назад в отчий дом со слезами раскаяния. Таким образом, латинское слово re-ligare можно художественно перевести как возвращение блудного сына, а теистическая религия – это возвращение человека (блудного сына) к своему Отцу – Богу.
Следующей группой спутников будут – для сциентизма-материализма-атеизма – эволюционизм и синергетика, а для антисициентизма-идеализма-теизма – креационизм и телеологический аргумент. Представители эволюционизма обычно говорят, что примеры, приводимые в телеологическом аргументе, связаны, как правило, с неким одномоментным, кратковременным, быстрым происхождением чего-то более сложного из более простого (картина без художника не нарисуется, радиоприемник из деталей в коробке не соберется), а, согласно эволюционным представлениям, самоусложнение материальных объектов происходит не сразу, а на протяжении очень длительного времени – миллионов и миллиардов лет, следовательно, то, что не может произойти за один день или за несколько дней, вполне может произойти за миллионы лет. Даже если согласиться с этим доводом – материальные структуры имеют свойство или способность к самоусложнению и саморазвитию, – то остается наиболее важный в данном случае вопрос – откуда у материальных структур и объектов эта способность? И здесь вновь мы получаем два противоположных ответа – эта способность внутренне присуща материальным объектам или эта способность в них заложена извне разумной и творческой силой; или эта способность имманентна материи, или она трансцендентна ей. Возвращаемся к эволюционизму и креационизму как двум противостоящим друг другу мировоззренческим установкам.
Интересно, что креационизм вполне может не исключать, а, наоборот, предполагать эволюционизм, а последний может быть дополнением и продолжением первого. Каким образом? Зададимся вопросом: если Бог, создавший мир, является Абсолютным Творцом, а творение мира – это высшее, предельное и абсолютное творчество из всех возможных видов его, то мир, созданный Богом, может быть способным к развитию, эволюции, самоусложнению и самоорганизации? Может, и в этом заключается возможный синтез креационизма и эволюционизма – Бог создал мир, способный к эволюции.
Почему же сторонники эволюционизма никак не готовы согласиться с этим тезисом, ведь в нем не отрицаются, а, наоборот, признаются все законы и механизмы эволюции, о которых они говорят в своих теориях? По всей видимости, ответ на этот вопрос будет заключаться в том, что им, получается, важен не столько их эволюционизм, сколько то, что за ним стоит и его предполагает, а именно – материализм и атеизм. Для них принципиально не то, что материя способна к эволюции или неспособна к ней, а то, является ли материя первоначалом или не является, существует ли сверхъестественный мир помимо естественного мира, или не существует, одними ли только естественными причинами объясняется все, что происходит в жизни природы, человека и общества, или события нашей жизни имеют принципиально иной, не природный источник, наконец, есть ли у человека небесный Родитель и Попечитель, или он – круглый и одинокий сирота посреди бескрайних и холодных просторов материальной Вселенной.
Еще одной группой идейных спутников рассматриваемых нами двух противостоящих мировоззренческих позиций будут детерминизм и редукционизм, с одной стороны, и индетерминизм и антиредукционизм, с другой. Детерминизм говорит о принципиальной определенности, предсказуемости, или «прозрачности» мира – имея полные исходные данные как о некой системе (части мира) или мире в целом, можно с достоверностью сказать, что с ней (системой) или с ним (миром) будет дальше, т.к. развитие носит линейный характер. Детерминизм также может быть назван естественным фатализмом. Индетерминизм, наоборот, утверждает о невозможности полной предсказуемости мира или какой-либо его системы (части), говорит о нелинейном характере развития, в котором присутствуют развилки, альтернативы и выбор.
Редукционизм (лат. reductio – возвращение, сведение) – совокупность утверждений, согласно которым более сложное явление (объект, событие и т.п.) в принципе может быть сведено к более простому явлению и объяснено им и через него: любовь – это гормоны, мышление – это нейроны, человек – это природные инстинкты, история – это экономические потребности и т.п. Антиредукционизм – положение, согласно которому более сложное явление (объект, событие и т.п.) не может быть сведено к более простому явлению и объяснено им и через него, представляя собой принципиально иной уровень бытия – не сводимый к уровню более простому и не выводимый из него: любовь не сводится к деятельности гормонов, мышление не сводится к взаимодействию нейронов, человек не сводится к его природным инстинктам и биологическим потребностям, а история человечества не сводится только к экономическим интересам общественных групп и не объясняется полностью ими (этими интересами) и т.п.
Каким образом детерминизм-редукционизм и индетерминизм-антиредукционизм связаны, соответственно, со сциентизмом и антисциентизмом? Если наука, как утверждает сциентизм, действительно познает мир, открывает тайны природы, добывает истину, а «знание – это сила», то этот мир – чтобы быть принципиально познаваемым – должен подчиняться детерминистско-редукционистской логике или быть построенным и организованным в соответствии с ней, иначе он не будет познаваемым, а знание, добываемое наукой, не сможет быть силой. Равно как и наоборот, если наука не столько познает мир, сколько строит различные его интерпретации, как утверждает антисциентизм, то сам мир вполне может быть, или «имеет право» быть намного более сложным, неопределенным, непредсказуемым и нелинейным, нежели нам хотелось бы.
5. Антроповолюнтаризм и провиденциализм
Далее следует сказать о таких спутниках первого и второго, обозначенных выше, мировоззренческих полюсов, как волюнтаризм и провиденциализм. Если наука действительно познает мир и увеличивает человеческую силу, а человек – наиболее совершенный результат длительной эволюции материального мира, тогда «все в наших руках». Такого рода утверждение и представляет собой волюнтаризм (лат. voluntas – воля), а вернее – антропоцентрический волюнтаризм, или антроповолюнтаризм, эговолюнтаризм, который представляет собой такую идею или мировоззренческую установку, согласно которой человек как наиболее совершенное существо в мире и итог длительной эволюции занимает в иерархии бытия наиболее высокое место, и поэтому «человек – это звучит гордо», он сам формирует свою жизнь, является «кузнецом своего счастья» и т.п. Здесь могут возразить, что человек скован множеством внешних обстоятельств (происхождение, наследственность, родители, воспитание, среда, страна, эпоха и т.д.), которые не просто влияют на него, но и формируют его, в результате чего он сам себе как бы и не принадлежит, подвержен не свободе, но необходимости.
Однако вспомним про тесную связь материализма и атеизма со сциентизмом – с помощью науки и научного метода человек может познавать эту необходимость и, таким образом, освобождаться от нее. Одним из известных философских положений первого мировоззренческого лагеря является тезис о свободе как познанной необходимости. Например, одна из главных идей марксизма заключается в том, что познав законы исторического развития, человек превращается из слепого орудия истории в ее активного участника, и даже – в преобразователя и творца. Знаменитые слова К. Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, дело же заключается в том, чтобы изменить его» являются выражением того самого волюнтаризма, который является продолжением и дополнением первой из рассматриваемых нами мировоззренческих позиций.
Во многом противоположным волюнтаризму представлением является провиденциализм (лат. providentia – провидение, промысел Божий) – воззрение, согласно которому все в жизни природы, человека и общества происходит по воле Бога, в силу Его безграничного и непостижимого Промысла. Достаточно часто провиденциализм рассматривают как разновидность фатализма (лат. fatum – рок, судьба), основное положение которого заключается в том, что все предопределено, и от человека ничего не зависит. Волюнтаризму, утверждающему, что «все в наших руках» и «каждый – кузнец своего счастья», часто противопоставляется фатализм, согласно которому «от судьбы не уйдешь». Провиденциализм, как то ни удивительно прозвучит, на первый взгляд, имеет мало общего с фатализмом или даже вообще – не имеет ничего общего. Как это понимать?
Для лучшего уяснения того, чем отличается провиденциализм от фатализма, рассмотрим следующую аналогию. Существует ли различие в отношениях между хозяином и его питомцем, с одной стороны, и родителем и его ребенком, с другой? Конечно же, различие есть, и является очень большим. В чем оно состоит? В том, что питомец не является личностью, а ребенок является, в силу чего у питомца нет свободной воли, а у ребенка есть. Значит, в отношениях хозяина и питомца не происходит диалога личности с личностью, а в отношениях родителя и ребенка этот диалог происходит, более того, их отношения и строятся именно на таком диалоге. Кроме того, питомец никак не может уподобиться хозяину, а ребенок может уподобляться своему родителю. Так вот, в фатализме отношения между высшими силами, или сверхъестественным миром (представленным, как правило, каким-то безличным началом), и человеком – это отношения между хозяином и питомцем, в которых от человека ничего не зависит, он не в силах ничего изменить. В провиденциализме отношения между Богом и человеком – это отношения между Родителем и его ребенком, постоянная связь и диалог между Абсолютной Личностью и малой личностью.
Выше мы сказали про аналогию, однако применительно к взаимодействию высших сил и человека как хозяина и питомца в фатализме действительно можно говорить об аналогии; но что касается отношений Бога и человека как Родителя и ребенка в теистической религии, то здесь имеет место не аналогия, а реальное положение вещей, т.к. в теизме Бог – это Творец и Создатель мира, небесный Отец всех людей, бесконечно мудрый и добрый Родитель и Покровитель человека – своего ребенка. Человек, будучи личностью, имеет свободную волю, которую Бог уважает, т.к. мудрый Родитель всегда уважает свободную волю своего ребенка. В силу свободной воли человек-ребенок может как слушаться своего Родителя, так и не слушаться его, как принимать бесконечную любовь к нему своего Родителя, так и отвергать ее, как оставаться постоянно со своим Родителем, так и сбежать от Него; сбежать, как ему кажется, для того, чтобы обрести пресловутую свободу от Родителя, а на самом же деле – чтобы пропасть и погибнуть без Его помощи, наставления и заступничества. Сбежавший от Родителя ребенок может понять безумие своего поступка, искренне раскаяться и вернуться к Родителю, который, несмотря ни на что, любит его и ждет назад, и прощает ему в покаянии все его безобразия, и готов помочь всегда, когда ребенок сам того хочет.
Таким образом, в провиденциализме утверждение о безграничной воле и промысле Бога не исключает, а предполагает наличие человеческой воли. На этих двух основаниях – воле Бога и воле человека – и строится теистическая религия и провиденциальное понимание мироздания и человеческой жизни. Когда выносится за скобки одно из этих оснований, тогда исчезает провиденциализм: если за скобки выносится воля Бога, то получается атеизм и волюнтаризм, когда за скобки выносится воля человека, получается фатализм.
6. Революционный героизм и религиозное подвижничество
Теперь обратимся к вопросу о том, как сторонники первой и второй рассматриваемых нами мировоззренческих позиций видят возможные пути изменения человека, его исправления и улучшения. Один из важных философских (и не только философских) вопросов – как сделать человека (или ему сделаться) лучше, чем он есть на самом деле. Обратим внимание, в этом вопросе сразу же намечаются и два возможных ответа на него, которые являются противоположными и оппонирующими друг другу: или сделать человека лучше (изменение человека извне), или ему сделаться лучше (внутреннее изменение).
В рамках первой мировоззренческой ориентации (материализм, атеизм, сциентизм и т.д.) надо сначала изменить внешние условия и обстоятельства жизни человека (ведь, как утверждают сторонники детерминизма и редукционизма, не мы такие, жизнь такая). Надо создать такую экономическую, социальную, политическую и культурную реальность, в которой постепенно и вырастет человек нового типа. Но для того, чтобы создать такую реальность или построить такое общество, надо сначала решительно сокрушить нынешнее несовершенное общественное устройство. В знаменитых словах К. Маркса об «изменении мира» речь идет как раз об этом. Однако кто знает, как надо переустроить общество? Кто возьмется за этот титанический труд?
Ответ здесь будет такой – это передовая часть человечества, или партия (лат. partis – часть), которая, вооружившись научной теорией преобразования общества, поведет за собой народные массы к лучшему будущему. Как видим, сциентизм здесь проявляется и выступает в полной мере – наука может познать и открыть не только законы природы, но и законы общественного развития и на основе знания этих законов превратить человека из ведомого в ведущего («Маркс раскрыл истории законы, пролетариат поставил у руля» – В.В. Маяковский). Одна из работ соратника К. Маркса, Ф. Энгельса, называется «Развитие социализма от утопии к науке». Почему в антропоцентрическом волюнтаризме все в наших руках? Потому что знание – это сила. Какое знание? Конечно же, научное, а в данном случае – социально-научное, но подкрепленное и усиленное естественнонаучным знанием. Одной из предпосылок марксистской теории, по утверждению ее сторонников, являются естественнонаучные достижения и технические успехи Нового времени. Такая точка зрения на изменение человека может быть названа революционно-материалистической.
Противоположная ей идейная позиция может быть названа религиозно-идеалистической. Здесь речь идет о том, что никакие революции и общественные перевороты не сделают человека лучше, что его изменение связано не с преобразованием условий его жизни, а с его собственным, личным, внутренним преображением. Но как мне измениться или преобразиться, если я искренне думаю, что я хороший, если я собой доволен и ничего такого плохого не сделал? Ну вот, например, я же никого не убил, не украл, не предал и т.д. Разве я не хороший? Нет, не хороший. Почему? Потому что, несмотря на то что не убиваю, не краду, не предаю, я завидую, обижаюсь, осуждаю, раздражаюсь, гневаюсь, злюсь, унываю, тщеславлюсь, празднословлю, ленюсь, люблю похвалы, не люблю критику, высокомерничаю и т.п. Но здесь я себя вполне могу утешить, что все это мелочи и что все так делают и даже больше моего делают. Это «утешение» и является тем метафизическим сном или обмороком, от которого меня не способны пробудить никакие революции и общественные переустройства. И действительно, пока я собой доволен, пока считаю, что кто-то явно хуже меня, никаких шансов на изменение у меня нет. Значит, первое условие моего преображения – это осознание мной своей порочности и негодности, искреннее понимание того, какой я плохой. Но как же мне это понять и осознать, когда я понимаю и осознаю прямо противоположное? А ведь это только первый шаг, и даже его я не могу сделать. Этот первый шаг или первое условие является покаянием.
Следующий шаг – это уже собственно преображение и изменение, когда я стараюсь измениться, стать другим, начать по-настоящему новую жизнь, начинаю борьбу со своими пороками, страстями и грехами. Этот шаг еще более сложный и трудный. Как же мне сделать его, когда я не могу сделать даже первый шаг? Я вообще ничего сам не могу. Могу ли не завидовать, не обижаться, не осуждать, не тщеславиться? Не могу! У меня так получается само собой. Что же мне делать? Когда я кругом и везде связан этим не могу, у меня все же остается одно могу, которое намного перекрывает все мои не могу. Что это такое? Что я могу?
Поскольку данная точка зрения является религиозно-идеалистической, то я могу попросить у Господа Бога, ведь Он может все. Что попросить? Во-первых, увидеть свое настоящее духовное состояние и ужаснуться увиденному, содрогнуться от него, сокрушиться о себе: О, горе мне, грешному! Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне; даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько. Во-вторых, прощения моим безобразиям и помощи в моей борьбе с самим собой, со всем плохим во мне, в моем исправлении, изменении, преображении: Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Сам я не могу сделать ни первый, ни второй шаг, а с помощью Божией могу сделать и тот, и другой.
Святой Максим Исповедник сказал, что человек может превратить в рай всю землю, если он будет носить рай в себе самом. Революционно-материалистический путь предполагает построение земного, или социального рая, без первоначального достижения рая в человеческой душе. С религиозной точки зрения этот путь является ложным и тупиковым, поскольку внутренний рай может иметь только внутреннее же происхождение, а не внешнее. Борьба с несовершенством общественной системы – это борьба со следствием, а не с причиной, которой являются человеческие несовершенства, страсти и пороки. Поэтому сначала человеку надо достичь чистой души, а вслед за этим возможно и изменение внешних условий человеческой и общественной жизни. И действительно, если бы мы стали следовать заповеди любви к Богу и к ближнему (любому человеку), разве не стала бы тогда жизнь человечества намного лучше, чем она есть?
Выдающийся русский философ Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944), будучи сначала приверженцем марксизма, разочаровался в нем, утверждая, что марксистское учение неспособно ответить на метафизические вопросы и глубинным образом преобразить человека. Во время первой русской революции он написал статью «Героизм и подвижничество», в которой идет речь о двух путях русской интеллигенции. Героизм – путь, которым идет большинство, попытка построить новое общество с помощью внешних средств, среди которых насилие, террор и кровопролитие. Однако герой-революционер, как правило, полностью пренебрегает нравственным и духовным содержанием собственной личности. Другой путь – подвижничество, который предполагает, прежде всего, изменение и преображение собственного духовного состояния, «ибо из сердца, по слову Евангелия, исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления: это оскверняет человека…» (Матф. 15:19). Первый путь предполагает подвиг внешний, второй путь требует подвига внутреннего. Мыслитель предупреждал, что путь героизма ведет Россию к трагедии. Скорее всего, декабристам, революционным демократам, народникам, социал-демократам и большевикам было чуждо покаяние, вряд ли им было знакомо сокрушенное, смиренное и плачущее о своих (а не чужих!) беззакониях сердце.
7. Определяет ли бытие сознание? Или исторический материализм и Псалом 50
Один из разделов марксистской философии, которая лежит в основе первого из рассматриваемых нами путей изменения и преобразования общества и человека, – это исторический материализм. Согласно одной из трактовок философского учения К. Маркса и Ф. Энгельса, марксизм включает в себя диалектический материализм – наиболее общее учение о физическом мире, или природе, и исторический материализм – учение об обществе и истории, которое представляет собой методологию исторического познания и претендует на познание и открытие наиболее общих законов общественного развития, или законов истории. Это открытие законов истории лежит в основе волюнтаризма, или антропоцентрического волюнтаризма, о котором было сказано выше. Одним из важных положений исторического материализма является лежащее в русле детерминизма и редукционизма знаменитое утверждение о том, что бытие определяет сознание, или общественное бытие определяет общественное сознание. Как понимать данный тезис? Под бытием здесь понимается материальная, или, условно говоря, реальная, действительная, физическая, телесная, чувственно воспринимаемая жизнь человека и общества, которая определяющим или детерминирующим образом влияет на жизнь нематериальную, идеальную, связанную с сознанием, разумом, мышлением. Какова первая, такова и вторая; изменение одной является причиной изменения другой; материальное бытие первично, идеальное, или духовное, бытие вторично.
В марксизме под общественным бытием, или материальной сферой жизни, понимается экономическая сфера жизни общества, основными составляющими которой являются производство, распределение, потребление и обмен материальных благ. Социально-экономическая сфера жизни общества, с точки зрения марксистской философии, является базисом, а остальные ее сферы, среди которых политическая и культурная, являются надстройкой. Базис определяет надстройку: причиной изменений, происходящих в области надстройки, являются процессы, происходящие в базисной части общественной и человеческой жизни. Поэтому ключ к пониманию причин происходящих событий, познанию законов исторического развития лежит в изучении и постижении устройства и закономерностей именно экономической сферы жизни общества, в которой основным интересующим нас объектом являются материальные интересы и потребности людей. Хочешь разобраться в хитросплетениях исторических событий и понять их причины, ищи, как говорили древние римляне, cui prodest – кому выгодно, т.е. ищи чей-то материальный интерес, который и лежит в конечном итоге в основе происходящего. То же самое, с позиций марксистской концепции, следует сказать о появлении и существовании различных философских и религиозных идей и учений: они не обладают самостоятельным бытием, но являются порождением соответствующего общественного, или социально-экономического бытия.
Итак, с точки зрения исторического материализма, бытие определяет сознание. Это значит, что источник, причины, корни каких-либо, например, идей или учений надо искать в материальной, социально-экономической реальности той эпохи, в которую эти идеи или учения появились.
Теперь обратимся к одной из наиболее важных религиозных христианских идей, которая отражена в следующих известных строках Пятидесятого псалма. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит – Если бы, Тебе Господи, угодна была жертва, которые мы обычно приносим, то я принес бы ее Тебе, но Ты не хочешь такой жертвы – сожжения жертвенного животного. Настоящая жертва Богу – это искреннее сокрушение моей души, мое сокрушение о себе самом – о своих грехах. Жертву моего сокрушенного и смиренного сердца, плачущего о моих беззакониях, – такую жертву, Господи, Ты не отвергнешь.
Иудеи Ветхого завета приносили в жертву Богу плоды своих трудов. Это могла быть часть урожая или домашние животные, которых закалывали и сжигали. Такие жертвы были установлены ветхозаветным законом. Плоды физического труда человека представляют собой своего рода внешнюю жертву – «часть трудов я отдаю Богу». В Пятидесятом псалме речь идет о принципиально иной жертве, которая является плодами духовного труда человека, или внутренней жертвой. Эта жертва представляет собой мое осознание своего подлинного духовного состояния – греховного и безумного, сокрушение об этом состоянии и раскаяние в моих отвратительных чувствах, мыслях, словах и поступках. Псалмопевец говорит о том, что внешняя жертва не столько важна и нужна Богу, как внутренняя. Ведь в случае внешней жертвы вполне может быть так, что ничего не меняется, и я остаюсь таким, каким был; а внутреннюю жертву Бог принимает, поскольку эта жертва есть основа и причина изменения моего духовного состояния. Что же получается? Только то, что Бог печется не о жертве как таковой, а обо мне, потому что именно мое покаяние и изменение – единственный путь наследования мной вечной жизни, а не вечной смерти. Получается, что Бог хочет только, чтобы я не рубил сук, на котором сижу, не обрезал страховочный трос, на котором вишу над бездной, не делал пробоины в лодке, на которой плыву через океан! Из этого же следует только одно – то, что Бог есть Любовь, мой Сотворитель и всякому благу Промысленник и Податель, мой Небесный Родитель, кроме Которого я никому не нужен и Который не запрещает мне творить мои безумия, но предупреждает меня о том, что этого не следует делать – для моего же блага.
Зададимся вопросом – если бытие определяет сознание, то каким образом то общественное бытие, в эпоху которого появилась эта идея, могло определить ее или стать причиной и источником такого сознания? Эпоха Древнего мира, как до нашей эры, так и после, несомненно, была, с точки зрения современного гуманистического сознания, дикой и варварской, человеческая жизнь тогда, в сравнении с нынешним временем, ничего не стоила, человек запросто мог сгинуть «без суда и следствия». Таким было тогда общественное бытие. Значит, таким же должно было быть и общественное сознание. По всей видимости, оно таким и было – съешь ближнего своего, пока он тебя не съел. Возникает вопрос – каким же тогда образом из недр такого общественного бытия и в эпоху господства соответствующего ему общественного сознания рождается идея о сокрушенном и смиренном человеческом сердце, плачущем о своих беззакониях и безобразиях? Ведь эта идея, получается, опережает свое время не на три тысячи лет (время создания псалмов царя Давида отстоит от нашей эры приблизительно на тысячу лет), а намного более, т.к. даже современный нам мир (общественное бытие) – с его гуманизмом и всемерной защитой прав человека – очень далек от этой идеи (такого сознания), даже он (современный мир – не дикий, а цивилизованный) совсем не готов к ней и неизвестно когда будет готов, и будет ли вообще когда-либо. Если общественное бытие, как утверждает марксизм, является источником соответствующих идей, тогда получается, что бытие той эпохи никак не могло породить такую идею, или что источником ее является совершено иное бытие – не социально-экономическое, общественное, материальное, физическое и т.п., а метафизическое, сверхъестественное, духовное бытие – то, о котором как об изначальной и подлинной реальности говорит теистическая христианская религия.
Можно, наконец, сказать, пытаясь отстоять марксистский тезис о главенствующей роли общественного бытия, что такая идея появилась в условиях Древнего мира случайно, в виде некого исключения и недоразумения. Но тогда она не смогла бы захватить собой весь мир на две тысячи лет вперед, случайно появившись, она, в условиях того бытия, не могла бы долго продержаться, а тем более широко распространиться; тогда она быстро погасла бы, как искра в ночи, не оставив никакого следа. Однако мы видим совершенно обратное. Обратим внимание и на то, что неготовность даже современного мира к всецелому ее принятию и усвоению является свидетельством ее не имманентного, но трансцендентного происхождения.
Здесь мы вновь выходим на два противостоящих друг другу представления о мире и человеке, которыми являются материализм и идеализм, атеизм и теизм, сциентизм и антисциентизм – или естественное порождает сверхъестественное, или, наоборот, сверхъестественное – причина естественного. Приведенное выше рассуждение о том, что общественное бытие Древнего мира не могло быть причиной религиозного христианского сознания – аргумент в пользу второго воззрения.
Теперь попробуем ответить еще на один вопрос – марксистское учение является лежащим в идейном русле сциентизма или антисциентизма? На первый взгляд кажется, что, вне всякого сомнения, марксизм – это сциентизм, ведь будущее коммунистическое общество может быть построено на научной основе, коммунизм – это теория и опирающаяся на нее практика, и Ф. Энгельс говорит о «развитии социализма от утопии к науке», а К. Маркс «раскрыл истории законы» и т.д. Однако, с точки зрения исторического материализма и концепции базиса и надстройки, наука как форма общественного сознания находится в области надстройки, определяется экономическим базисом, обуславливается общественным бытием, не является самодостаточной, суверенной; а это значит, что марксистское представление о науке представляет собой экстернализм, о котором речь шла в начале статьи. Но экстернализм соседствует как раз с антисциентизмом, а не сциентизмом. Получается, что марксистское учение лежит в идейном русле антисциентизма, а не сциентизма. Налицо противоречие. Почему так получается?
Возможный ответ на этот вопрос заключается в том, что изначальная методологическая установка исторического материализма, в силу которой наука не самодостаточна и находится в области надстройки, недвусмысленно указывает на экстернализм и антисциентизм марксистской философии. Однако последняя строится столь же определенно,на материализме и атеизме, которые отрицают трансцендентное, оставляя «право на существование» только имманентному, физическому, телесному миру, или природе, или Вселенной и т.п. Спрашивается, на что же опереться человеку разумному, т.е. мыслящему, следовательно, осознающему себя, а значит, смертному и знающему об этом, и неизбежно тоскующему, страждущему, отчаивающемуся и надеющемуся – посреди неразумного, бездушного, холодного и бескрайнего физического мира, который совершенно безразличен и безучастен к нему? На что опереться материалистически и атеистически настроенному человеку, который сам убрал из своей жизни метафизическую почву и бессильно повис в позитивистской пустоте? В этой ситуации единственной спасительной соломинкой (которая, конечно же, совсем не спасает, но иного у него нет) будет являться «мощь» рационального познания мира, открытие его законов, свобода, даруемая познанной необходимостью, возможности науки, техники и технологий, то самое знание, которое является обнадеживающей силой. Таким, по всей видимости, образом экстернализм и антисциентизм, которые, по логике вещей, должны быть свойственны марксистскому философскому учению, оборачиваются интернализмом и сциентизмом – неизбежными спутниками материализма и атеизма.
8. Позитивизм и антипозитивизм
Наконец, скажем несколько слов еще об одном важном элементе первой из рассматриваемых нами мировоззренческих систем, начинающейся со сциентизма, материализма и атеизма. Это позитивизм, с которого исторически начинался сциентизм. Позитивизм чаще всего воспринимается и трактуется как философское направление, или течение, традиция, уходящая корнями в учение французского мыслителя XIX в. Огюста Конта. Однако в широком смысле позитивизм означает отказ от поиска ответов на метафизические вопросы как бессмысленные и бесполезные. Вспомним, латинское слово positivus переводится на русский как «положительный», однако положительный в смысле результативный, эффективный, полезный, целесообразный и т.п.
Сторонник позитивизма, как правило, будет утверждать, что для человека и его жизни важно то, что полезно, причем полезно в материальном аспекте. Представитель позитивизма – это тот, для которого все, что выходит за рамки полезно-практичного, является безразличным, кому все равно. Но что – все равно? Конечно же, ему не все равно, что есть, где спать, как делать карьеру и приумножать свое материальное благосостояние. Ему все равно, откуда взялся мир, каковы законы бытия, есть ли Бог, существует ли бессмертная душа и в чем заключается смысл его собственной жизни. Неужели такие вопросы могут оставить его безразличным, разве может это быть все равно? Конечно же, нет, его все равно – это как раз далеко не безразличное, а, может быть, даже страстное желание спрятаться от этих вопросов, потому что они мешают его привычному «позитивному» удобству и покою, мешают находиться в состоянии метафизического сна, обморока.
Представитель сциентизма, как правило, разделяет атеистические позиции. Метафизическое безразличие позитивизма сопряжено с такой разновидностью атеизма, как апатеизм (греч. apatheia – безразличие, равнодушие). Если атеист принципиально утверждает тезис о несуществовании трансцендентного мира, то апатеист вообще ничего не утверждает, т.к. ему все равно. Может показаться, что апатеизм – это не разновидность атеизма, а отдельная и самостоятельная мировоззренческая позиция. Однако здесь мы сталкиваемся именно с мировоззренческим безразличием, которое вряд ли можно считать мировоззренческой позицией, ведь позиция по какому-либо вопросу предполагает именно некий определенный выбор, а не безразличие. Апатеист, так же как и атеист, живет на белом свете без Бога, поэтому и первый, и второй находятся в состоянии безбожия, в силу чего апатеизм возможно рассматривать как разновидность атеизма, только своеобразную, немировоззренческую его разновидность. Сторонник материализма, сциентизма и позитивизма, будь он атеистом или апатеистом, так или иначе утверждает, что наука – это такая форма знания, которая занимается единственно нужным, важным и полезным делом, в то время как философия для него, как правило, – это демагогия, а религия – мракобесие.
Противоположная такому взгляду точка зрения может быть названа антипозитивизмом, представляющим собой такую мировоззренческую установку, которая, не отрицая роли и значения «физических» вопросов в жизни человека, утверждает, что без поиска ответов на вопросы метафизические человеческая жизнь становится бессмысленной, т.к. после ответа на любой «физический» вопрос неизбежно встают такие предельные вопросы, как Зачем это нужно? и Что дальше? Именно эти вопросы сторонник позитивизма и называет бессмысленными, однако, с точки зрения его оппонента, он считает их таковыми не в силу их действительной бессмысленности, а именно потому что пытается от них отвернуться, не видеть их, не замечать, ведь они лишают его привычного и комфортного метафизического сна, обморока, в котором проходит вся его жизнь. Сторонник антипозитивизма исходит из того, что одна из главных задач человеческой жизни – попытка пробудиться от такого сна, очнуться от этого обморока. Для него философия и религия не в меньшей степени, а даже в намного большей, чем наука, нужны человеку.
Фактически каждый из нас, даже если не знает об этих рассмотренных выше -измах, так или иначе, прямо или косвенно, более или менее сознательно придерживается одной из этих мировоззренческих моделей, которые существенно влияют на наш образ мыслей и поведения и во многом определяют нашу жизнь, в силу чего могут быть названы, без преувеличения, двумя системами жизненной навигации человека. Но какой же из них придерживаться, какую выбирать? На этот вопрос почти с математической точностью отвечает знаменитое пари Паскаля. Если я делаю «решающую жизненную ставку» на первую систему, и именно она оказывается истинной, то я ничего не выигрываю, а если она ложная, то проигрываю все. Если же я выбираю второй мировоззренческий лагерь, и он «не соответствует действительности», то я ничего не проигрываю, а если он истинен, то выигрываю все – настоящее знание, бесконечную свободу, подлинный смысл, безусловное счастье, великую радость, вечную жизнь.