Моей матери,
Шустровой Алевтине Николаевне,
участнику трудового фронта посвящается эта работа
ТРАДИЦИИ ВИЗАНТИЙСКОЙ МЫСЛИ
Во всемирной истории человечества роль Византии особенная. Она преемствовала античному миру и долгие годы влияла на судьбы Востока и Запада. Здесь впервые государство преобразило свою природу, став служить духу христианской веры. Следствием чего оказались новые формы культуры - язык, семья, право, быт и т.д. Но самое главное, в недрах этой культуры получила развитие Церковная традиция. Ее виднейшие представители, отвечая на различные выпады и борясь с ересью, раскрыли важнейшие стороны христианского вероучения по отношению к Богу, миру и человеку. Так сложился особый дух и вид мышления, который получил название богословия или святоотеческого предания. Эта греческая мудрость вместе с верой перешла на Русь и определила моменты ее высочайшего культурного развития.[1] Она же указала новые цели и масштаб русского национального движения.[2] Глубина восточного богословия была столь велика, что западная часть Римской империи не смогла ее полностью усвоить, и постоянно склонялась к упрощенчеству. В конце концов это привело к схоластике. Обнаружился духовной раскол между Римом и Византией. Он оформился разделением церквей и обособлением Европы. Сокровищница византийской мысли стала для одних камнем преткновения, для других - неисчерпаемым кладезем духовного богатства. Все культурно-национальное своеобразие России основывается на использовании и переработке святоотеческого предания. Тесная связь с духовной глубиной христианского Востока придало нашей стране особую мощь, независимость и свободу в историческом становлении. Идеал святости стал исключительным для Руси по сравнению с другими европейским государствами, также христианскими в своем начале. Европе не удалось соединить исконно христианские ценности с культурными символами. Так или иначе, это выразилось в редукции христианской веры, реформации, рационально-философских течениях, в новых вероучительных доктринах. В какой-то степени сознательный отказ от соборной веры в пользу культурных, мирских преимуществ привел Запад ко многим проблемам внутренней и внешней жизни человека. В этом воочию можно убедиться на примере современности. Нельзя сказать, что в рамках догматически верного христианского мировоззрения невозможно построить устойчивого хозяйства. Россия, как некогда и Византия подтверждала это своим экономическим и военным могуществом. Для православия социальная часть учения и практики не являются главными. В его недрах не могло родиться никаких коммунистических идей. Главная в христианстве идея спасения обращена к внутренней жизни человека, которая в той или иной степени проецируется вовне. Преклонение перед внешним на Западе, выраженное в развитии культурных форм, является признаком пробужденного язычества.[3] Ему свойственна национальная агрессивность и эгоизм. В Европе процесс отказа от общехристианского единства стал явно оформляться в VIII - нач. IX вв., во время правления Карла IX. Вновь проснулось варварское сознание германцев. Отношения с Византией у империи франков обострились. Трещины прошли по всем направлениям: духовным, культурным, политическим. Запад отпал от вселенского общения и замкнулся. Отношения его с Константинополем стали выглядеть как отношения метрополии с периферией, пытающейся соперничать на- равных. Географически границы противостояния прошли по территории Балкан, Центральной и Восточной Европы, т.е. по странам, заселенным славянами. IX век был временем создания их национальных государств. В противостоянии латинян и греков они склонялись в сторону последних. Восточно-христианское Предание легло в основу их национально-государственного своеобразия. Киевская Русь формировалась под влиянием двух религиозно-культурных движений, идущих от Балкан и Северного Причерноморья. Россия, в отличие от европейских стран, рождалась как преемственница византийского христианства и цивилизации. Это была ее историческая судьба. От своих «братьев» западных христиан Россия много потерпела во время всяческих крестовых походов за все время своего существования. Главной их целью была миссионерская деятельность и захват земли. Опора на веру сохраняла национальное своеобразие и государственную целостность русского народа.
Россия постоянно впитывала мудрость греческих отцов Церкви, труды которых переводились и проникали в ее земли. Она чувствовала свою связь со вселенской христианской жизнью. Тем жила и процветала. Историческая Византия перестала существовать под натиском турок в 1453 г. До этого она склонилась к церковной унии с латинянами за военную помощь, которую Запад ей фактически не оказал. Это не совпадало с его политическими задачами.
Россия осознала свое духовное одиночество и хранительницей какого сокровища она оказалась. В отношении с Западом она держала себя достойно, ощущая связь с более древней традицией и свою ей преданность. Петр I впервые изменил отношение к европейскому миру, признав за ним не локальность, а универсализм. Это сразу изменило оценку русского прошлого и привело к расколу национального сознания.[4] Все неестественности государственной и культурной жизни XVIII века были следствием разрыва традиции. В Россию хлынул поток схоластики, всяческих философских и политических учений, исковеркавших душу народа и приведших к национально-государственной трагедии. Все, что сопротивлялось негативной тенденции, так или иначе было связано со славным русским прошлым и православной церковной традицией.
Сейчас, спустя почти век, с этой традицией почти никто не знаком. Это несмотря на то, что существует естественная, всеми ощущаемая потребность «оживления», «возрождения» страны. Если рассмотреть наше прошлое с позиции Европы, то мы оказываемся ее локальным и не очень удавшимся вариантом. Это совершенно несправедливо при том чувстве национального достоинства, которое было у русского человека. Такое возрождение на чужом духовном поле будет означать и одновременную гибель. Источник творческой энергии для России всегда исходил со стороны вселенского христианства. Православные корни пущены у нас глубоко. Их не уничтожил полностью исторических холод ХХ века. Возрождение возможно только на своих собственных корнях. Как начало поступка лежит в мысли, так и жизнь цивилизации зависит от духовных установок. Русская мысль плодотворно питалась мудростью византийских философов. Данный опыт интеллектуальной жизни почти полностью исчез из наших учебных заведений, кафедр, учебных пособий, из отечественной науки и философии, «засушенных» западными концепциями мировоззрения. Поэтому задачей настоящего исследования является ознакомление читателей с основными положениями восточнохристианского богословия по отношению к человеку, его творчеству и культуре. Это, как кажется, наиболее важные вопросы современности. Кроме того, знакомство с элементами ортодоксального христианского вероучения, важнейшего для России и лежащего в недрах ее культурной традиции, поможет молодежи возрастать на высоких моральных ценностях. Молодое поколение страны может обрести в них базу для нравственных поступков, социально-политических взглядов, для строительства семьи и собственного личностного бытия.
Для теоретиков обращение к святоотеческому наследию важно по причине малоизученности его, для очищения языка от понятийных заражений философских систем. Ведь многие термины, которыми сегодня пользуется наука, зародились в первоначальном истинном содержании в христианском сознании. К таковым, в первую очередь, относятся понятия личности и творчества. Эвристичными истины Откровения могут быть и для естественнонаучного знания с его представлениями о свете, силе, энергии и т.д. Неосвобожденное философское сознание нашей интеллектуальной элиты ставит перед страной ложные задачи. Это еще больше обозначает степень важности обращения к восточному Преданию. Живое общение с ним и развитие его на собственной национальной почве создавало образцы высокого духа, политической свободы мышления и хозяйственной самостоятельности.
Современному светскому читателю могут оказаться совершенно незнакомыми такие понятия, как, например, Предание. Под Преданием в христианстве понимается сохранение и передача духа и учения его Основателя. Этот процесс осуществляется в Церкви, и первыми хранителями ее истины и просветителями были апостолы. Оттого Церковь и называется апостольской. Эта традиция была изначально устной. Потом на ее основе сформировалось Писание, которое составляют книги Нового завета. К ним относятся: четыре Евангелия, Деяния и Послания апостолов, Откровение Иоанна Богослова. Новозаветные писания - это свидетельства очевидцев.
С Церковным Преданием тесно связано и другое понятие - «святые отцы Церкви». Под ними понимаются авторитетнейшие церковные писатели и учителя с образцовыми качествами личной жизни. Они оставили нам теоретические труды по разным вопросам христианской догматики и нравственности. Благодаря глубине своего духа и силе веры они раскрывают для современников живую христианскую истину, сокрытую под спудом времени и повседневных забот человека. Католики требуют, чтобы отец Церкви отвечал трем условиям - древности, святости и правильности учения. Хронологически римская традиция ограничивает святоотеческое предание VIII в. Последним был для нее св. Иоанн Дамаскин. Все выдающиеся богословы после него именуются учителями, а не отцами Церкви.
Православие не считает древность за критерий правильности учения. Главное в этом - апостольская вера. Святым отцом называется тот, кто в правильных понятиях толкует апостольскую веру для своих современников. Такой человек ясно видит проблемы своего времени и проповедует христианство таким образом, чтобы разрешить эти проблемы, ответить на вопросы, противостоять заблуждениям.[5]
Критерий святости не должен означать абсолютную безгрешность отцов Церкви. Это люди такой же природы, а не иной. Наконец, правильность учения не говорит о сакрализации самого текста церковных писателей. Здесь важнее сам дух повествования, внутренняя логика, объединяющая всех отцов Церкви в единое живое Предание, неподвластное времени. Авторитетно слово не собственно подвижника, который может по своему человеческому несовершенству в чем-то и ошибаться. Но в сущности его учения лежит высший в Церкви авторитет самого Спасителя. По своим духовным дарам и аскетике святой отец узревает то, что другим недоступно. Потому то эти последние, ищущие правды и истины, так питаются его словами, обращаются к его трудам, которые не устаревают от времени и не теряют своей духовной ценности.
Запад в меньшей степени унаследовал общехристианскую соборную мысль. Это не могло не сказаться на характере мышления европейца и древа его культуры. Философская глубина Востока оказалась для него непосильной. Схоластика ограничила всю мудрость до суммы знаний, цитатника на все случаи жизни. Органическое соборное сознание и созерцание Церкви осталось за дверями европейской культуры. В этом кроется одна из причин обращения на Западе в эпоху Ренессанса к развитию опытного естествознания в целях поиска истины, а не в глубины личности. В период же Реформации североевропейцы бросилисб «догонять» Восток, создавая свои философские системы, находя уже в них основу для социального бытия и как бы компенсируя тот духовный вакуум, который образовался из-за отпада от Церкви. При этом формируется особый язык, а также слой философов, становящихся современными учителями Запада. Язык темен, сложен, непонятен для народа, а авторитетность учителей поддерживается материальными средствами. Трудно найти какую-либо положительную идею в философских теориях Запада, которая прежде бы не встречалась у святых отцов, выраженная более просто и доступно. Россия чуралась этой системы знаний. Даже в момент ослабления христианского влияния в обществе после петровских реформ место западных философов у нас заняли писатели, душеведы, воспринимающие человека и мир сквозь призму древнего греческого предания и обращавших читателя к нему. И сами эти личности были ищущими, интересными, подчас трагическими - Пушкин, Гоголь, Достоевский... Неслучайно протестанты вообще не признают Предание, а Священное Писание трактуют из ума, а не из духа. В этом ложь и узость их религиозного учения, самозванство авторитета учителей.
Византийская традиция не может быть ограничена твердыми хронологическими рамками. «Имеются веские причины считать собственно византийским исторический период, последовавший после Халкидонского собора (451 г.) и вторжения варваров в Италию. Собор завершился монофизитской схизной, которая оторвала Константинополь от Александрии от Антиохии (древних восточных центров богословского творчества) и от всего негреческого Востока. Тем временем у латинян и греков, несмотря на то, что они пока еще принадлежали к одной и той же Кафонической имперской Церкви, стало нарастать чувство взаимного отчуждения, так что различные направления в христологии, экклезиологии и пневматологии становятяся все более выразительными в контексте беспримерного культурного и интеллектуального превосходства Константинополя.
Исторические обстоятельства, таким образом, поставили Византию в какое-то исключительное, превосходное и до некоторой степени самодостаточное положение, пользуясь которым она разработала богословскую традицию, синтезирующую и вместе с тем творческую».[6]
Георгий Флоровский пишет, что различать грани периодов в текучей и непрерывной стихии человеческой жизни очень нелегко. И вместе с тем с непосредственной очевидностью открывается неизмеримость сменяющихся исторических циклов. Вскрываются новые темы жизни, сказываются в действии новые силы, образуются новые духовные очаги... Уже по первому впечатлению можно сказать - конец IV-го века обозначает какую-то бесспорную грань в истории Церкви, в истории христианской культуры. Условно эту грань можно определить как начало Византизма. Никейский век замыкает предыдущую эпоху, и если не с Константина, то во всяком случае с Феодосия начинается новая эпоха... Халкидонким собором кончается история православного александризма и православного антиохизма, и начинается новая богословская эпоха, - эпоха византийского богословия.[7]
Этот период в истории философии еще очень слабо изучен. Зачастую он вообще не выделяется в самостоятельный этап развития мысли. Особенно это проявляется у западных исследователей. У них древнее богословие называется патристикой и заканчивается в лучшем случае Иоанном Дамаскиным (VIII в.). Далее следует время схоластического направления, более совершенного с их точки зрения. Византийскую мудрость как таковую они не признают. У Рима с Константинополем отношения нередко были напряженными. Вершину же византийского богословского творчества, Григория Паламу (XIV в.), там и вовсе игнорируют, считая его за крайнего мистика и сектанта.
В то же время византийское богословие нельзя считать чем-то совершенно новым в христианском Предании, либо иной его ступенью. Оно и есть живое Предание Церкви, раскрывающее себя во времени и истории, отвечающее на наиболее острые проблемы современности. Для той культуры, когда христиане перестали преследоваться и стали опорой государства, главным стало не развитие апологетики и догматических сторон вероучения, а раскрытие взаимоотношений Бога и мира, Бога и человека. «В спорах и треволнениях раннего византизма нетрудно распознать единую, основную и определяющую тему. Это христологическая тема. И в то же время - тема о человеке. Можно сказать, - в христологических спорах в действительности обсуждалась и решалась антропологическая проблема».[8]
Итак, византийскую школу отличает акцент, сделанный на человеке и его жизни с точки зрения религиозного идеала. Вопросы культуры, во многом поставленные западной философией, являются самыми актуальными для современной цивилизации. В этом отношении труды греков, и в первую очередь Максима Исповедника и Григория Паламы, имеют непреходящую ценность. На языке того времени они выразили позицию Церкви по ряду важнейших вопросов человеческого бытия. Эти положения неизменно соотносятся с общими принципами христианского вероучения. На них можно опираться, противопоставляя западным концепциям творчества иное понимание природы человека и его жизненных задач. Вследствие кризиса византийской традиции эти знания почти отсутствуют в нынешних гуманитарных науках. Это вполне объяснимо господством рационалистических методов познания и логического понятийного аппарата после отпадения латинян от восточного опыта богословия. Паламитские споры и эпоха Ренессанса наглядное тому подтверждение.
Византийское богословие синтезно. Оно включило в себя все века христианской истории. Это было продолжение апостольной веры, раскрываемой так называемыми апостольскими мужами (к ним относят свв. Климента Римского, Игнатия Антиохийского, Поликарпа Смирнского и др.), бывших непосредственными учениками апостолов. Много нового о человеке сказало египетское и сирийское монашество. Наконец, непосредственными предшественниками византийцев были великие каппадокийцы (свв. Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский), боровшиеся против различных ересей и сформулировавших основные догматы христианства на первых Вселенских соборах. Собственно к византийской традиции относятся Леонтий Византийский, Псевдо-Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник, Иоанн Дамаскин, Фотий, Симеон Новый Богослов, Григорий Палама, Григорий Синаит, Николай Кавасила и др. Нельзя сказать, что соборная мысль того времени совершенно чуждалась Рима. Между ним и Константинополем шел постоянный диалог, и многие западные отцы Церкви внесли свой вклад в развитие Предания.
Еще одной особенностью византийской традиции является культурно-исторический контекст ее развития. Как государство Восточно-римская империя находилась на территории широкого распространения греческой культуры. Эллинизм превратился в основной язык форм, причем весьма тонкий, разработанный древними философами. При сложившихся временных обстоятельствах этого факта обойти было нельзя. Византийской школе пришлось брать на себя творческую ответственность за переложение на язык греческой мудрости христианского вероучения. В результате все античное наследие стало носить совершенно иной смысл. Оно вошло в христианскую культуру как приуготовительное средство раскрытия Божественной истины. Нужно быть благодарным Византии за то, что она сохранила все самое ценное в античности, отбросив ее религиозно-языческую и культовую сторону. То «питание» европейскими древностями в эпоху Возрождения пришло с Востока. Все выдающие восточные отцы Церкви говорили на греческом философском языке. Хотя нельзя не отметить, что в самой Церкви отношение к языческому наследию было неоднозначно. Пустыня реагировала на него отрицательно. Такое радикальное отношение к культуре объясняется своим пониманием человека и его предназначение у монахов-отшельников. С другой стороны, Церковь в миру открывала возможность «большинству» приобщиться к ее Преданию в меру их установившегося миропонимания. Для этого и нужна была творческая работа по переводу философских понятий на язык богословия. Они стали носить совершенно иное содержание и значение в контексте христианской литургии. В действительности, византийское богословие, по наблюдению В.Н.Лосского, было всего лишь непрестанным усилием и борением за выражение Предания Церкви в живых категориях греческой мысли, для того, чтобы эллинизм можно было обратить ко Христу.[9] Использование греческих концепций и терминологии было неизбежно: не существовало иного средства общения и связи и, к тому же, это было необходимым шагом в направлении освоения христианского Евангелия тем миром, в котором оно появилось и в котором ему предстояло распространяться.[10] Патристика формируется в условиях словесных вопрошаний, состязаний или откровенных выпадов людей философского образования, элиты греческого общества. Говорить на таком языке о сакраментальных предметах было и остается делом рискованным. Нужно было изначально сам ранг этих людей и их знаний, смирить гордость философов и перестроить ценностную иерархию средств познания мира. Приобщение эллинской культуры к христианской Истине было следствием христианской любви к ближнему и служению миру. Примером в этом является само Боговоплощение и истощание Спасителя из-за любви к человеку. С другой стороны, эти философские споры порождали многочисленные ереси и приводили к расколу Церкви. От Григория Богослова в IV в. До Григория Паламы в XIV в. представители православной традиции всегда выражали убежденность в том, что ереси основываются на некритическом усвоении языческой греческой философии христианским мышлением.[11] Особенно устрожились отношения к эллинистической традиции, начиная с XI в., когда обострилось противостояние между Западом и Востоком совершенно по всем сторонам Церковной жизни. Византия была более консервативна к языческому прошлому, разрешая использовать его не в духе, а для поучения. Рим же, напротив, обращался с ним более свободно.
Православному сознанию присущ здоровый скепсис по отношению к философским концепциям и понятиям. Поэтому оно не «цепляется» за слова, не придерживается какой-либо одной схемы, а более независимо во всех выразительных средствах, порой составляя их из самых различных философских источников. Христианская истина не выводится путем умозаключения. Понятия используются в той или иной степени лишь в позитивных целях. «По настоящему важное следствие подобного подхода состоит в заботе о самом понятии Истины, которое мыслится византийцами не как концепция, которая может быть адекватно передана словами, но как Сам Бог, - Лично присутствующий в Церкви и обретаемый в Церкви в Самой Его личной тождественности. Ни Писание, ни соборные определения, ни богословие не могут вполне выразить Его; каждое из них способно лишь указать на какие-то стороны Его бытия или отвергнуть неверное истолкование Его существа или Его деяний. И человеческий язык не вполне адекватен самой Истине, да и исчерпать ее он не может. Следовательно, Писание и церковный магистериум не могут считаться единственными «источниками» богословия.[12] Для христианина важнее всего личный опыт встречи с Богом. На этом стержне внутреннего опыта общения и связи с Творцом обретают смысл и естественную жизнь философские понятия. При внешнем прочтении они вступают между собой в неразрешимые противоречия. Византийское богословие было антиномично. В своих формальных дефинициях оно сумело сохранить ощущение несовместимости формул с содержанием веры. Очевиднейшие и положительные истины христианского опыта выражались поэтому в антиномиях, то есть в утверждениях, каждое из которых, согласно формальной логике, противоречило другому, хотя порознь эти предложения были осмысленными и совсем не иррациональными.
Из-за того, что познание истины не является чисто рациональным в восточном Предании, а опыт его связан с целостным человеком, в Византии никогда богословие не рассматривалось как построение систем, схем, внешних формул или сумм знаний. Это было вовсе не книжное дело. Под ним подразумевалось личное живое общение человека с Богом и созерцание Его. Теория здесь понимается как внутреннее, духовное созерцание Высшего. Именно так это слово переводится с греческого. На Востоке богословие не было как на Западе рациональной дедукцией. Рассудочные выводы казались византийцам самым низшим уровнем познания. Поскольку вся полнота живого Бога находится в Церкви, для них высшей формой богословия была Литургия. Здесь сосредотачивалась реальная жизнь и происходили важнейшие события встречи человека и Бога. Литургия указывает на реалии веры не посредством отвлеченных понятий, но через символы и знаки, доступные всем. «В течение многих веков византийцы не только выслушивали богословские лекции да сочиняли и читали богословские трактаты; они еще и ежедневно воспевали и созерцали христианское Таинство в Литургии, а богатство выражения в византийской Литургии несравнимо ни с чем подобным, что можно отыскать во всем остальном христианском мире. Даже после падения Византии, когда восточные христиане лишились школ, книг и всякого интеллектуального руководства, именно Литургия оставалась главным наставником и путеводителем Православия».[13]
Проблема соотношения между философией и истинами христианского опыта оставалась сосредоточием византийской мысли, и какого-либо устойчивого и надежного равновесия между ними отыскать не удалось. У истинного богословия свой предмет и метод познания. Он не может быть адекватно воспринят внешними исследователями. Светские интерпретаторы христианской литературы видят в ней голые противоречия, неразрешимые рациональным путем. Протестантские фундаменталисты отказываются от опыта святых отцов, оставляя авторитет одного лишь Св.Писания. Католики уповают на непогрешимость папы. Восточное богословие в живом Предании стало малоизвестно миру. Во многом это связано с событиями в России и разрывом ее главной культурной традиции. Вот почему сейчас как никогда важно обратиться к нерастраченному багажу восточнохристианской мудрости. Через нее человечество может продлить сроки своего исторического существования. Актуальность обращения к византийскому опыту для развития религиозного сознания, науки, культуры острейшая. Но, опять возвращаясь к вопросу о методе, Византию не так-то легко понять. Вот как пишет об этом известный исследователь святоотеческой литературы архимандрит Киприан Керн: «Совершенно также безнадежно и неверно изучать извне историю Византии. Понять и почувствовать ее душу, голос ее крови и биение ее сердца сможет только византиец по духу, только единоверный, единославный и единодушный с нее человек. Сказанное нисколько не умаляет научной ценности огромного числа капитальных «объективных» исследований об истории и культуре Византии. Их след очень значителен. Им мы обязаны ценнейшими трудами архивно-критического направления по уточнению хронологии, сравнению текстов, выяснению некоторых событий, по большей части внешнего поверхностного процесса. Но мало кому из западных исследователей дано было полюбить самую суть Византии. Полюбить ее душу, ее церковность, ее православную культуру сможет только до конца православный и абсолютно церковный сын византийской традиции. Большинству западных исследователей с западными приемами и западным укладом мышления это не удавалось. Европейская цивилизация не сможет дать правильного угла зрения на Византию. Святое и великое в глазах православного ученого для них остается только внешним, обрядовым, формальным и чуждым. Оно будет им казаться некультурным потому только, что оно не европейское, и не ортодоксальным, потому что не укладывается в рамки латинского катехизиса. В лучшем случае западный ученый увидит в византийской культуре только яркую и самобытную экзотику. Требуя так называемой «научной объективности», отравленный ядом тюбингенской критической традиции, он сам становится несвободным от своей «критической» предвзятости. Ему никогда не понять и не почувствовать душу и лик православной византийской культуры. Западный ученый всегда останется или томистом и папистом, или рационалистом, протестантом, и, во всяком случае, скептиком, не без значительного сарказма. Чтобы по-настоящему понять, полюбить и почувствовать всем своим существом сердце Византии, надо креститься в водах Византии, быть обожженным ее солнцем, окутанным клубами ее кадильного дыма, принадлежать безраздельно ей. Подходить к религии, к христианству, к православной Византии нельзя так, как подходят к изучению любопытной породы жуков или фольклора. Надо воплотиться в объект своего исследования... Только почувствовав, что все это свое родное, кровное, а не извне пришедшее; что оно целиком принадлежит исследователю и что сам исследователь отдается ему всею душою, всем сердцем и всем помышлением своим, и воплотился в него. Только византиец по духу может по-настоящему говорить о православной византийской культуре и о том, что сокровенно в ней».[14]
Ведя разговор о византийской традиции, мы будем иметь в виду, что она была перенесена на русскую культурную почву и получила на ней определенное развитие. Как пишет Г.Флоровский, все подлинные достижения русского богословия всегда были связаны с творческим возвращением к святоотеческим истокам.[15] Поэтому, решая поставленные перед исследованием задачи, мы будем опираться и на труды отечественных подвижников Церкви: свв. Паисия Величковского, Тихона Задонского, Филарета Дроздова, Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника и других. В годы революции и гонений на Церковь русская богословская мысль развивалась в эмигрантской среде, оторванной от родной почвы и своего народа. Но, благодаря переводам последних лет, она стала известной и у себя на Родине. Речь идет о трудах архиеп. Василия Кривошеина, архиеп. Иоанна Шаховского, прот. Иоанна Мейендорфа, прот. Георгия Флоровского, архим. Киприана Керна, В.Н.Лосского и др. Кроме того, многие выдающиеся деятели русской науки и культуры развивали свои мысли, основываясь на святоотеческом наследии, например, А.Хомяков, В.Соловьев, Е. и С. Трубецкие, И.Ильин и др. Их результаты могут быть также востребованы в области поставленных проблем.
[1] См.: Экономцев Иоанн (иг.) Православие. Византия. Россия. М., 1992.
[2]См., например: Флоровский Г. (прот.). Пути русского богословия. М., 1983.
[3] В Послании к римлянам апостол Павел пишет, что язычник тот, кто служит твари вместо Творца (Рим. 1.25)
[4] См., например: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвуки концепции «Москва - третий Рим» в идеологии Петра Первого//Лотман Ю.М. Соч. в 3-х т., Таллин, 1992. Т. 3. С. 201-212.
[5]Мейендорф Иоанн (прот.). Введение в святоотеческое богословие. Минск, 2001. С. 7.
[6]Он же. Византийское богословие. Минск, 2001. С. 10.
[7]Флоровский Г. (прот.). Восточные отцы Церкви. М., 2003. С. 321, 324.
[8]Там же. С. 321.
[9] Мейендорф Иоанн (прот.). Византийское богословие. С. 9.
[10] Там же. С. 37.
[11]Там же. С. 37-38.
[12] Там же. С. 21.
[13]Там же. С. 15.
[14]Керн Иоанн (архим.). Антропология св. Григория Паламы. М., 1996. С. 9.