Если бы вера в Бога была нужна для объяснения устройства космоса, земной окружающей среды, существования в мире дурных людей и социальной несправедливости, то от нее давно не осталось бы и следа.
В научной картине мира есть известные пробелы, но религиозное чувство не прячется в них. Бог, нужный только как гипотеза, объясняющая загадки, которые пока не разгаданы наукой, вырос из антирелигиозной полемики. Точно так же – в устах полемистов – родился и Бог, нужный для удержания власти в руках господствующих классов. Сегодня ясно, что это всего лишь карикатуры, создаваемые теми, кто стремится опровергать веру, вооружившись учебниками физики и химии или социальными учениями, например марксизмом. Религиозное сознание не сдается перед рациональной критикой, но и книги об устройстве Вселенной, написанные учеными, носителями строго научной картины мира, расходятся миллионными тиражами. Вера и научное знание живут рядом, часто в одном сознании.
Скорее всего, так было всегда. Противостояние науки и религии есть не столько действительный конфликт, сколько теория развития позитивной науки, сложившаяся на Западе во второй половине XIX века. Полемически настроенные авторы того времени (профессор медицины Джон Дрейпер, историк и организатор секулярного подхода к образованию Эндрю Уайт) видели прогресс как войну науки и религии, в которой наука атаковала, а религия оборонялась и отступала. Наука несла человеку образование, дороги, больницы, школы и устройства, улучшающие жизнь человека. Религия цеплялась за старые предубеждения, пытаясь удержать человека в своих цепях.
Уже в первой половине ХХ века многим стало ясно, что жизнь сложнее этой примитивной схемы, что научное сознание вырастало в недрах религиозного. Как показали работы Томаса Куна, Александра Койре и других, пионеры научной революции, включая Кеплера, Ньютона, Лейбница и Ломоносова, не проводили четкого водораздела между своими физическими и метафизическими построениями. Сами понятия «науки» и «религии» развивались во времени и приняли нынешние формы сравнительно недавно. Фигура чистого ученого-исследователя, как и стремление проводить четкую грань между верой и знанием, возникли только в позднее Новое время.
Для русских ученых и мыслителей была характерна не установка на разделение, а поиски, часто наивные, различных форм сплава религии и науки. Вспомним хотя бы идеи Константина Циолковского о «живой Вселенной» и неизбежности ее колонизации человечеством. Многие русские социал-демократы до революции, в том числе Анатолий Луначарский, Владимир Базаров, Максим Горький, верили, что процесс освобождения человека можно понимать как «богостроительство», то есть не как интеллигентские «искания Бога», а как созидание нового идеала на основе коммунитаристских и христианских ценностей (см. статью Андрея Тесли об интеллигентской вере в этом выпуске).
Если бы Россия развивалась более естественным путем, мы, скорее всего, были бы свидетелями удивительных и странных попыток сближения религиозных и научных представлений об обществе. Но в силу трагических обстоятельств именно Россия стала страной, где в значительной степени заемная идея войны науки и религии была воплощена в жизнь наиболее последовательно, причем сверху вниз и с применением грубой силы. Как раз в 1930-е годы, когда эмигрировавший из России Александр Койре изучал сложные процессы взаимовлияния науки и религии, советские власти дочищали остатки Русской православной церкви, других религиозных сообществ, представителей немарксистских воззрений и пытались огнем и мечом «крестить» миллионы вчерашних крестьян в новую научную веру. (Об особенностях и последствиях травматической секуляризации см. статью Николая Эппле.)
Такие испытания не проходят бесследно. Российские граждане уже не одно поколение ищут выход естественной для человека потребности опираться на внешние силы, которые стоят за удачами и неудачами, а также и потребности в подлинном духовном идеале. Это выражается, в частности, в том, что, по данным ВЦИОМ, 55% опрошенных считают возможным предсказывать будущее, а 48% респондентов верят, что некоторые люди обладают колдовской силой и способны наводить порчу. Доля верящих в предсказания и колдовство заметно выросла с 1990 года.
Не исключено, что гипертрофированная роль, которую общество приписывает государству и его лидеру, связана с зияющей дырой на том месте, где была искусственно отнятая у общества церковная вера. Конечно, государство предпринимает значительные усилия для того, чтобы люди в него верили: точно понять, где кончается естественный запрос и начинаются результаты обычной телевизионной пропаганды, довольно трудно. Но если бы не было запроса, не было бы и успеха российской политической «мистики». Политический лидер представляет себя обществу человеком, способным решать любые проблемы. На протяжении многих лет он в прямом эфире чинит дома и прокладывает дороги. Это низводит отношения с государством до состояния какой-то древней магической религии – добрый дух придет и все сделает как надо. (О других представлениях, связывающих политические и религиозные явления, читайте в статье Григория Юдина.)
Это политическое язычество должно, на мой субъективный взгляд, сильно беспокоить Русскую православную церковь. Поддерживать такие примитивные представления об обществе и источниках его благополучия не в интересах самой церкви как силы, обладающей несравнимо более глубоким видением человека и жизни. Конечно, церковь стремится преподать верующим проверенные временем и соборным сознанием представления о жизни. Но если это сопровождается попытками вернуть общество (провернуть, как в мясорубке, обратно) в состояние до его искусственной секуляризации при большевиках, то результаты не могут не выглядеть карикатурно: получается не духовное возрождение, а внешняя реконструкция – как у любителей ходить на поля исторических битв с муляжами копий и арбалетов. (О внешней стороны российской веры см. статью Ксении Лученко.)
Как кажется, подлинно «традиционные ценности» русской культуры состоят не в навязывании высочайше одобренной «традиции» пытливому уму, ищущему знания и горячему сердцу, ищущему справедливости. Это всего лишь зеркальное отражение того, как сто лет назад нашим предкам было навязано научное мировоззрение, якобы ведущее смертный бой с религиозным. Весь ХХ век показал нам, что это было трагической ошибкой.
При полной победе секулярного начала над религиозным пострадала не только вера, но и знание, ведь в итоге власти преследовали и верующих, и «неправильных» ученых. Господство науки обернулось гибелью целых дисциплин и научных школ. Таким же образом при полной победе религиозного начала над секулярным пострадает не только научное мировоззрение, но и духовное. Традиционная ценность русской культуры, явленная и в работах ученых, и в работах религиозных мыслителей, лежит во взаимодействии естественнонаучного и духовного начал, в поиске гармонии между верой и знанием.