«Происходит болезненный разрыв в русской душе – разрыв политического и сакрального, который так и не уврачеван, а потому некий генетический код единства политического и священного, идеал «Святой Руси», до сих пор живет в сознании многих наших соотечественников», – интервью с Андреем Лаврентьевым.

---

Уважаемый Андрей Валентинович, прежде всего – поздравляю Вас с календарным обновлением – пусть новый 2017-2018 учебный год принесет обилие приятных попечений, свершений и приблизит к постижению тайн, которыми исполнена жизнь человека.

Благодарю за эту возможность порассуждать на актуальные проблемы в контексте не только деятельности кафедры государственно-конфессиональных отношений и кафедры национальных и федеративных отношений ИГСУ РАНХиГС, но и контексте Всемирного дня религии и Всемирной недели гармоничных межрелигиозных отношений — поговорить о роли религии и шире – религиозном факторе, – какие из вызовов окажутся для нас, российского общества и в целом, в мире, базовыми, а какие второстепенными и незначительными, что будет первостепенным для религиозной сферы в жизни общества и что для религиоведения.

А.Л.: Уважаемый Вильям Владимирович, и Вас – взаимно – поздравляю с новым витком на орбите по-знаний, а также благодарю за приглашение вместе попробовать осмыслить проблемы, охватившие сегодня плотным кольцом человека, живущего в нашем Отечестве. Мне представляется, что именно сейчас, в эпоху, когда, как кажется, прогремели уже разного рода культурные революции, религиозный фактор приобретает новое значение, поскольку тот взгляд на реальность, который исповедует среднестатистический индивид, как мне представляется, крайне эклектичен. Впрочем, это считается вполне закономерным следствием для субъекта эпохи «пост-». Хотя при этом наша (в смысле российская) эпоха «пост-», разумеется, носит свои характерные черты.

После почти вековой эпохи идеологизирования в русле одной марксистско-ленинской парадигмы, наш народ вдруг после Перестройки получает все свободы, в том числе и религиозные… Я опасаюсь сейчас, что сам буду находиться в плену стереотипов, сложившихся в дискурсах последнего времени, если продолжу говорить о «духовном вакууме» 90-х, духовном возрождении, экспансии и прочем. Тем не менее, все прозвучавшие факторы так или иначе выкристаллизовались в сознании нашего современника и, по всей видимости, в том или ином виде имели место быть. Так вот, миновал уже и этот период. Религиозные структуры – прежде всего в сознании нашего соотечественника – уже должны бы, как кажется, за это время приобрести более-менее устойчивые контуры и более-менее должно бы определиться и отношение к религиозным общественным проявлениям. Однако, на поверку, остается масса неопределенностей. Одной из главных причин этой неопределенности (а потому и социальной неустойчивости) является, на мой взгляд, постоянное клонирование в медийном пространстве мифов о той или иной религиозности. А потому получается, что человек, не прикасаясь к реальному религиозному опыту (своему или опыту другого), зачастую имеет дело не с самой религиозностью, а с неким ее виртуалом, фантомом, природа которого фиктивна. В этой связи мне представляется важным и актуальным вспомнить и возродить здоровые интенции феноменологии религии – той религиоведческой дисциплины, которая на Западе изрядно погребена под завалами квази-сциентистской критики, а в нашем Отечестве еще не была должным образом представлена. (В этих целях можно было бы воспользоваться и юбилеем в нашей профессиональной среде – 100-летием издания фундаментального сочинения «Священное» Р. Отто)

В.Ш.: В последнее время, с учетом особой черты в русском характере – его эсхатологических акцентуаций, можно услышать много различных обеспокоенностей и даже толков в связи со 100-летием Социалистической революции. На вопрос «планируете ли Вы как-то отметить это событие», неизменно отвечаю – нет, и ни в каких мероприятиях по этому случаю принимать участие не буду. И это не потому, что нет проблем, которые стоило бы обсудить в контексте этого грандиозного в истории и для истории не только человечества, но и нас, как его непосредственных «наследников», События – нет: проблем гора, и даже больше. Но, понимая, как формируются/воспроизводятся паттерны, не считаю целесообразным их усиливать, уплотнять в той реальности, в которой мы бытуем – в реальности, не получившей опыта десоветизации, десталинизации, персонализации. Мы уже более 25 лет живем в новой формационной реальности, но наш уклад жизни, наши установки мало изменились – наша социальность при всей ее технологизации и качественном росте скатывается в воспроизводство «совкового гражданина» и вульгарной феодализации, хотя, помнится тот же Столыпин дерзал: «Дайте мне двадцать лет покоя, и я реформирую Россию».

И если ещё 50 лет назад общество строило планы, мечтало и прогнозировало, каким будет светлое социалистическое/коммунистическое будущее, то сегодня у нас более сложная задача – 1) сделать/иметь комплексные, многофакторные выводы с учетом отраслевого разнообразия и 2) давать прогнозы и рекомендации в части организации и обеспечения социально-политических процессов, с учетом контекста и уровня вызовов и задач по обеспечению стабильности общественно-государственного воспроизводства в новых условиях. В данном случае и этом контексте видится более уместной постановка вопросов с высоким уровнем категоричности – «а мы имеем более-менее четкое представление о том, в каких условиях, в какой реальности мы – российское общество – находимся и каким понятийно-категориальным аппаратом оперируем, чтобы это адекватно понять? Что это такое российское общество/государство в его само-ощущении/-идентификации, политико-правовой декларации и каковы его базовые параметры и характеристики?»

А.Л.: Вильям Владимирович, мне кажется, что среди обозначенных Вами проблем в качестве некого бэкграунда можно взять слова книги Екклесиаста, в которой говорится: «что было, то будет; и что делалось, то и будет делаться», или, если угодно, известная идея вечного возвращения. Однако, если спуститься поближе к конкретике, в окружающей нас общественно-политической действительности вроде бы уже давно как наступило столь чаемое «новое», но мы сами при этом новыми не стали, а пребываем загнанными в уже давно сложившиеся, как Вы сказали «советские», рамки. Впрочем, учитывая суждения поколения старше 25 и младше 40, так вот, учитывая их гражданские воззрения, в вышеназванном утверждении можно и усомниться, поскольку назвать взгляды этих людей сплошь «советскими», или, другими словами, идеологизированно-шаблонными будет затруднительно. И, таким образом, можно поставить под сомнение идею перманентной «советизации» российского общества. Этот фактор, несомненно, существует, но он не является единственным и, на мой взгляд, не является и доминирующим.

Что же касается постановки вопроса о самоощущении, или самоидентификации российского общества, который Вы предложили, то здесь было бы, пожалуй, слишком дерзновенно предлагать какой-то один, притом категоричный ответ. Разумеется, официальным транслятором идеи национального (общественного) единства для жителя нашей страны остаются государственные медиаресурсы, формирующие картину гражданского сознания. Так, конечно, и должно быть и ничего здесь нелиберального, недемократичного и антигуманного нет. Но в то же время век интернета дает каждому индивиду возможность выбирать альтернативные официальным точки зрения на принципы, которые конституируют общество. И в этом смысле крайне актуальной становится задача, которую Вы сформулировали как необходимость «уметь давать прогнозы и рекомендации для организации и обеспечения социально-политических процессов».

Коль скоро общество стало более поляризованным в плане возможности выбора разных путей создания национальной идеи, духовных скреп и т.п., то и требования к экспертным компетенциям существенно возрастают. И главной здесь видится задача в умении найти нужный баланс общественного сознания, в умении дать возможность каждому субъекту, желающему участвовать в гражданско-государственном созидании, высказывать и обсуждать все острые социальные вопросы на общественных площадках, в публичном пространстве (в том числе, разумеется, интернет-площадках); другими словами, создавать рациональное пространство диалога. При этом важно подчеркнуть – именно рациональное, а не вульгарное.

В.Ш.: Уважаемый Андрей Валентинович, если мы попытались(емся) определиться с характеристиками (качествами) среды своего бытования, включая и средства (институциональные и политико-правовые), какими мы в этой среде оперируем, хотел бы предложить не просто обменяться ценностно окрашенными репликами в отношении ситуации – это уже мало кому интересно, хотя и любопытно, но постараться выделить те противоречия, которые, собственно, и являются двигателем основных трансформаций в обществе – его сознании и на институциональном уровне – в его структурах.

Принцип, полагаемый в основание любой мировоззренческой доктрины (системы), включая и религиозную, предопределяет и модели организации – социальной и политэкономической, а также и формы, виды организаций низового, базового уровня. Выйдя на уровень тотальности – общества/государства, стабильность доктрины (ее укладные практики, культура) будет обеспечиваться системой права, а наиважнейшей задачей будет ее безопасность – подавление «конкурентов» – стремление к недопущению ситуации, чтобы иные доктрины стали системами –  чтобы они вдруг не обзавелись собственной онтологией (метафизикой) и не наращивали культо-хозяйственные практики. Поскольку развитые общества хорошо понимают, что любая доктрина в общественном пространстве представлена в форме конкретной идеологии и что к их обороту (соревновательности) имеется большой ресурс как культурных практик, так и политических инструментов, включая систему права и регламентов, то в целях своей устойчивости и снижения конфликтогенности сегментируют и регламентируют структуру социального пространства. В этой логике (тенденции), на наш взгляд, находятся поправки «пакета Озерова-Яровой», а вот избирательность правоприменительной практики говорит об обратном – о разбалансированности в понимании единства правового поля и пространства. И эта тенденция усиливается стремлениями законодателей, правда, пока на уровне дискуссий высокого уровня, к ограничению мировоззренческих прав и свобод, спекулируя заботами государства о защите гражданина (личности) от деструктивных сект, т.е. деструктивных мировоззренческих практик.

Обращая внимание на совокупность событий в религиозной сфере страны, затронувшей по большей части её наиболее уязвимый сегмент – новые религиозные движения (НРД), как бы Вы определили происходящее – что это за явление?

Как Вы полагаете, подобного рода практики – последовательная принудительная политизация/радикализация, а затем и криминализации религиозной сферы (что вполне может оказать серьезное влияние и на этнополитические процессы, и на сферу межнациональных отношений), не являются ли свидетельством иного, более сложного процесса – подготовки условий трансформации конституционно-правового строя России – перехода из федеративного, например, в конфедеративное государство? (Очевидно же, что гарантия федеративности покоится на политико-идеологическом плюрализме, основа которого – мировоззренческие свободы гражданина; ограничение их – отсутствие условий для ограниченного суверенитета субъектов в рамках единого государственного образования.)

А.Л.: Вильям Владимирович, эта проблематика, на мой взгляд, настолько многогранна и полиаспектна, что давать конкретные рецепты по выравниванию ситуации было бы, с моей стороны, по меньшей мере опрометчивым. Могу лишь порассуждать о проблеме в общих чертах.

В очерченном Вами проблемном поле отчетливо выделяется вопрошание: а все ли религиозные движения имеют равные права на территории нашего государства, и в правовом ли государстве мы проживаем?

С одной стороны, система, или тотальность, само собой, необходимо, нуждается в консолидирующее идее, а поэтому она вполне обоснованно пользуется уже сложившимися в обществе идеалами, которые объединяют людей, формируя определенные нормы как личной, так и социальной жизни. При этом традиционность и историческая укорененность данных идеалов, является, несомненно, существенным фактором. Очевидно, что религиозная жизнь является той аксиологической средой, которая формирует модели поведения в обществе. Вследствие этого нет ничего удивительного, что приоритет в глазах государства имеют те религии, которые являются для данной территории традиционными. В нашем Отечестве вплоть до знаменитой церковной реформы Петра I государство и христианская Церковь вообще имели в конечном итоге единую цель – спасение человека в вечной жизни. Отношения Церкви и государства складывались по известной модели симфонии (точнее, должны были в идеале складываться). В данной модели роль государства – заниматься обеспечением такого общественного порядка, которое способствовало бы в максимальной степени достижению основной духовной цели. После же петровской реформы, предпосылки которой оформились уже в правление Алексея Михайловича после его разрыва с навязываемой Патриархом Никоном теократией, так вот после этого государство приобрело характеристику «светское», то есть его высшей целью стало общественное благо, но только сугубо земное, посюсторонее – summum bonum. Оттого и религия постепенно стала рассматриваться лишь как инструмент для достижения земных целей, которые исходили от воли правителя или политического эстеблишмента. Отсюда происходит болезненный разрыв в русской душе – разрыв политического и сакрального, который, на мой взгляд, так и не уврачеван, а потому некий генетический код единства политического и священного, идеал «Святой Руси», до сих пор живет в сознании многих наших соотечественников.

Если же обратиться к западноевропейской истории, то здесь мы тоже находим массу поучительных примеров, которые говорят о смещении и переплетении акцентов в оппозиции сакральное-секулярное. Об этом, конечно, много написано, но мне год назад довелось познакомиться и рецензировать одну интересную работу, которую написала молодая немецкая исследовательница Лиза Диттрих — «Антиклерикализм: публичность и секуляризация во Франции, Испании и Германии», на русском языке можно посмотреть рецензию.

И вот, возвращаясь к нашим вопросам, можно сказать, что формально для светского государства, разумеется, все религии имеют равные права, это соблюдение свободы совести и вероисповедания. Но традиционные для России религии (православие, прежде всего) все же на сегодняшний день являются приоритетными ввиду их исторической значимости для культуры народа. Я сейчас никоим образом не затрагиваю вопросы истинности – для светского государства этот вопрос нерелевантен. На этом основании политическая власть, разумеется, не может притеснять граждан (индивидов), исповедующих альтернативные взгляды, но быть к ним менее отзывчивой вполне может.

Сегодня мы слышим, что притесняют новые религиозные движения, ну, например, саентологов, свидетелей Иеговы, хотя какие они «новые»? Если сильно постараются, то и экстремистские элементы находят то ли в их активности, то ли наоборот – категорическом пацифизме. Вследствие этого в обществе, а также в религиоведческом сообществе, формируются два лагеря: те, кто защищает притесняемых, и те, кто говорит о справедливости ограничений их свобод. Вынужден оговориться: я никогда специально не занимался исследованием НРД (кроме, отчасти, их вероучения) и ничего не могу наверняка сказать про их общественную миссионерскую деятельность, тем более в правовом ключе. Поэтому ни в коем случае не буду давать никаких оценок произошедшему. Если элементы экстремизма действительно обнаружены, то совершившееся можно считать благом, если же нет – пусть будут приведены убедительные аргументы, которые смогут реабилитировать данные движения в глазах власти и всего общества.

В.Ш.: Уважаемый Андрей Валентинович, простите, если позволите, в контексте означенных проблем, обращает на себя внимание, если можно так сказать, «бездействие» Межрелигиозного Совета России, в состав которого, как известно, не входят НРД, – можно ли полагать, что представители традиционных религий не видят за этой столь вульгарной правоприменительной избирательностью угрозы в ограничении хозяйственных свобод и статуса своих религиозных объединений, ведь недалек тот час, когда Верховные или Конституционный Суды дадут рекомендации по итогам обобщения судебной практики?

А.Л.: Мне трудно судить, видят ли те представители традиционных религий, которые находятся в Межрелигиозном Совете, данную угрозу. Представляется, что додумать эту ситуацию логически нетрудно: коль скоро создается прецедент притеснения в отношении какой-либо нетрадиционной религиозной системы, то вполне вероятно представить и возникновение притеснения в отношении традиционной – политико-правовые инструменты ведь обладают признаком общности/всеобщности. Но история, как известно, не поддается логике и всякое прогнозирование здесь очень условно, хотя, как мы знаем, в нашей стране представители традиционных религий сполна испили чашу гонений в XX в. Так что те притеснения НРД, о которых сегодня во всеуслышание говорят, и рядом не стоят с тем исповедническим подвигом, которые прошли наши верующие соотечественники чуть менее века назад.

В.Ш.: Не менее деликатной и напрямую связанной с последним, частным вопросом, является проблема базовой дефиниции – что есть «религия», и это даже не в аспектах развития «модных» концептов секулярности-постсекулярности, постмодернизма и/или полионтологизма, «Бог умер» или «смерти автора» – нет. Очевидно, что религия, религиозное мировоззрение в широком смысле – это один из уровней мышления (сознания) наряду с мифологическим (эклектичным) и сциентистским, а о ней, о религии как феномене, рассуждают как о субстанциональном… Но есть ли на деле то, что может лежать в основе того, что мы все еще именуем религией, и даже институциализировали?

Также очевидно, что такой феномен как вера, на основе которого покоится система, именуемая религией(ями), есть общее свойство/функция высоко развитого биологического вида – человека, без которого или вне которого последний не мог бы иметь ни своего статуса, ни того, что есть его субстанциональное – бытия.

Таким образом, перед нами открывается сложнейшая проблема базовых определенностей культуры – оснований и структуры бытия, с одной стороны, а с другой – достаточности оснований для установления статуса и видовых различий субъектов, участвующих в воспроизводстве социальности.

Перед нами открывается не просто конфликт истории(й) – логика и динамика смены формаций и порядков/практик установления форм правопреемственности институтов(ций), выражавших идею(и) и/или являвшихся её носителями, но и собственно принципа(ов), который(е) полагае(ю)тся в основание модели бытия. И, похоже, как и 100 лет назад, Мир еще только у самого порога перед комнатой, где будет вестись дискуссия о принципах нового миропорядка.

Сегодня, в контексте этого разговора, уважаемый Андрей Валентинович, как бы Вы определили, что такое Религия и, если не учитывать политическую спекулятивность (вечные/общечеловеческие ценности, код культуры, «духовные скрепы»), благодаря чему или вопреки чему она сможет сохранить свое место (возможно – роль) в системе нового миропорядка.

А.Л.:  Отвечая на этот вопрос, я бы предпочел повторить слова последнего русского философа Алексея Федоровича Лосева: «Религия – это утверждение личности в вечности». Это определение, с одной стороны, сразу снимает все посюсторонние (политические и т.п.) спекуляции о роли религии, а с другой – онтологизирует религиозное в человеке, то есть наделяет религию значением перманентной константы человеческого бытия.

В.Ш.  Сегодня, в условиях повышения ценности экспертного знания, когда практически завершена работа над Профстандартом «Специалист в сфере национальных и религиозных отношений», мы все активнее ставим вопрос введения таких узкопрофильных экспертиз как этнологическая и теологическая. Как Вы полагаете, не сыграет ли с нами в очередной раз злую шутку пресловутый человеческий фактор, когда в условиях крайне высокой политизации, какую мы наблюдаем в религиозной и этнополитической сферах, теологи начнут рядиться в религиоведов, а религиоведы в теологов – для многих ведь грань между этими отраслями науки не очевидна, а многие ее настойчиво стали игнорировать: академическая среда, как известно, это не какие-то «марсиане», а обычные наши сограждане, которые давно и хорошо умеют выставлять «нос по ветру» еще задолго до самого поветрия…

А.Л.: Мне представляется верной инициатива создания экспертиз более узкого профиля в пространстве межрелигиозных отношений. При этом, на мой взгляд, в нашей стране имеется существенный пробел в теологическом образовании: отсутствуют современные исследования в области «теологии религий». Как правило, внутри определенной религиозной группы все ограничивается принципами, сформулированными где-то в далеком Средневековье, а при попытках диалога все сводится, в лучшем случае, к дипломатической толерантности, не имеющей под собой существенных богословских обоснований для представителей той или иной религии.

На мой взгляд, необходимо выработать собственно теологические принципы с учетом современного жизненного контекста. Такой шаг способствовал бы и решению озвученной Вами проблемы разграничения компетенций между теологической и религиоведческой экспертизой, поскольку позволил бы более четко демаркировать взгляд представителя отдельной религии ex intra ad extra, изнутри – вовне, оставив на откуп религиоведам оценку «невовлеченного» эксперта, которая, несомненно, тоже крайне важна. Вопрос «перекрашивания» религиоведов в теологов или наоборот – из области вечной конъюнктуры. Конъюнктурных злоупотреблений вполне можно и нужно избегать при формировании коллегии экспертов с распределением соответствующих сфер ответственности, а для этого в процессе отбора необходимо внимательно изучать исследовательскую деятельность и путь профессионального становления того или иного претендента на роль эксперта.

В.Ш.: Уважаемый Андрей Валентинович, если позволите, опираясь на в веках сформированное наследие религиозных традиций Христианства, Ислама, Иудаизма, Индуизма, Буддизма, Синтоизма и множества других этно-культурных традиций, хотел бы затронуть еще одну не очень простую и, скорее всего, стратегического порядка проблему – о качестве социально-гуманитарной пространства России, о среды нашего бытования.

Как Вам хорошо известно, в настоящее время в общественном пространстве страны активно дискутируется проблема неартикулированной общественно значимой идеологии, что делает в целом уязвимой установки внутренней политики, а также неочевидности стратегии и политик в конкретных отраслях хозяйства, включая систему права. Частично эта ситуация преодолена за счет принятых Концепций и Стратегий, например, обороны и внешней политики, национальной и информационной безопасности, национальной и культурной политики и др. Но социальная сфера жизни общества имеет сложную структуру, а её целостность и единство обеспечивается не только идеологическими средствами, но именно последними дискредитируется и вульгаризируется.

Как Вы полагаете, в условиях конституционного запрета на государственную идеологию, не будет ли конструктивным шагом создание рамочного документа, посвященного описанию структуры социального пространства – сферы, институты и процессы, стереотипы и трансформации, уклады и ценностные установки, инструменты и технологии, взаимодействие и солидарность – своего рода Стратегии (Концепции) развития социально-гуманитарной сферы страны? Будь такой документ, он вполне мог бы нести политико-идеологическую нагрузку – в нем могли бы найти отражение параметры тех идей (идеологем), которые можно формализовать в качественно-количественные показатели и увязать с основными динамиками по отраслям, если государство декларирует своей главной целью развитие потенциала человека (личности) в контексте развития качества среды его обитания и совершенствования средств (инструментов) и механизмов воспроизводства среды / культуры. Это – первая часть вопроса-проблемы.

И вторая. Как известно из опыта цивилизованных стран, реализация подобных проектов обеспечивается за счет освоения нового знания – трансформации отраслевых тезауросов (словарей, понятий), совершенствования технологий, формирования компетенций нового уровня [в III тысячелетии – это наукоемкие технологии, человеческий (гуманистический) капитал] в целях удержания реальности нового типа. В отличии от большинства стран Старого Света, Россия до настоящего времени все еще не включена в воспроизводство тезаурусов цивилизационного типа на национальном языке – она все еще не имеет аналогов «Patrologia Latina» и «Patrologia Graeca» – полного свода нормативных (канонических) текстов религиозно-философского характера, хотя попытки их создать предпринимались давно, например, в православной традиции митрополитом Филаретом (Дроздовым).

Уважаемый Андрей Валентинович, с учетом реализующейся в системе образования и промышленности Российской Федерации стратегии по внедрению компетентностных моделей, а также введению новых отраслей знания как, например, Теология, как Вы оцениваете наши современные шансы на разработку проекта (с возможностью подготовки отдельной ФЦП) по обеспечению стандартов содержания гуманитарного образования и развития религиоведческо-теологических и философско-мировоззренческих компетенций, например, в комплексе с разработкой Антологии религиозно-философской мысли народов мира – «Патрология Россика», которая вполне могла бы стать межгосударственным проектом.

А.Л.: Думаю, что такие шансы есть. Во всяком случае, фундаментальность этих исследований несомненна; для их разработки, конечно, требуются специалисты высокого уровня. Уверен, в нашей стране такие люди есть. И хотелось бы, чтобы именно они были призваны к этому делу.

В.Ш.: Андрей Валентинович, Вы как руководитель секции «Богословское терминоведение» Российского терминологического общества, какие видите сегодня основные терминоведческие задачи применительно к теологии и религиоведению? Насколько развит в нашем научном пространстве терминологический инструментарий этих дисциплин?

А.Л.: В данный момент у нас до сих не хватает методического обеспечения данных дисциплин, и не в последнюю очередь, терминологического. Религия рассматривалась и зачастую рассматривается преимущество в рамках культурологических или социал-антропологических, что редуцирует ее собственное значение. Рассмотрение феноменов религии сквозь призму культурологии, антропологии, этнологии, безусловно, имеет свою ценность. Однако религиоведение не напрасно выделено в отдельную дисциплину. Тем более это касается теологии. Культурологический взгляд не призван вникать в религиозную рефлексию, а потому многочисленные издания типа «Религии мира» являются не аналитическими, а дескриптивными. Впрочем, в постсоветскую эпоху стали появляться словари и даже энциклопедии, посвященные как мировым религиям, так и христианской теологии. Существуют также словари и тезаурусы по религиоведению, изданные почтенными профессорами советской школы, например, Е.С. Элбакян, А.П. Забияко и А.Н. Красниковым, Яблоковым И.Н. в соавторстве с рядом коллег. И если студенты, изучающие религиоведение, более-менее оснащены словарями, то с теологами дело обстоит уже хуже. В разрешении сложившейся ситуации следует отметить издания Православной и Католической энциклопедий. Хорошим подспорьем стал Вестминстерский словарь теологических терминов, над переводом которого потрудились известные российские исследователи.

Отдельно хочется сказать о том, что для изучающих как теологию, так и религиоведение крайне важно читать литературу на иностранных языках, особенно на тех, на которых были изложены важнейшие в данной сфере положения, а также выходят передовые исследования в области данных дисциплин. В этой связи возникает острая потребность в двуязычных специализированных словарях, которых крайне мало. Есть ряд словарей, которые хотя и фиксируют религиозную, теологическую лексику, но они редко системны и по большей части эклектичны, то есть в них практически отсутствует дидактическая составляющая и гносеологический принцип. Примером словаря, в котором авторы попытались применить данный гносеологический принцип, можно назвать Немецко-русский научно-богословский словарь.

В.Ш.: Уважаемый Андрей Валентинович, спасибо. И в завершение нашего разговора небольшая просьба, связанная с предтечей этого нашего проекта – собеседованиями у так называемого «философского камня» в Международный день философии: один из наших студентов, как это водится у молодых и жаждущих открытия полноты то ли бытия, то ли Истины, представил 10 вопросов с просьбой ответить на них. Будем рады, Вашему мнению в формате блиц, если позволите:

1. Какова природа Вселенной?

А.Л.: Удивительна, таинственна и прекрасна.

2. Есть ли какое-то Высшее Существо?

А.Л.: Коль скоро есть творение (Вселенная), то есть и Творец.

3. Каково место человека во Вселенной?

А.Л.: Это место господствующее, которое налагает на него ответственность за космический порядок, в формировании которого он участвует.

4. Что такое реальность?

А.Л.: То, что есть.

5. Что определяет судьбу каждого человека?

А.Л.: Его убеждения и действия.

6. Что такое добро и зло?

А.Л.: Сопровождающие нас на каждом шагу выборы в пользу бытия или небытия.

7. Почему наша жизнь такая, какая она есть?

А.Л.: Может быть, потому что заслужили. Но, скорее, это подарок.

8. Каковы идеальные отношения между личностью и государством?

А.Л.: Лояльность личности к тому государству, которое она порождает-производит в вопросах правопорядка, а также и обеспечение государством безопасности для этой личности.

9. Что такое любовь?

А.Л.: Это цель и смысл нашего бытия, но дать определение невозможно, поскольку это – апофатическая бездна тайн Божиих.

10. Что происходит после смерти?

А.Л.: Конечно, жизнь!

В.Ш.: Уважаемый Андрей Валентинович, благодарю Вас за это удовольствие общения, передаю приветствия от кафедры государственно-конфессиональных отношений – наших коллег, которые высоко Вас ценят, и надеюсь, что это собеседование разовьется в добрую традицию – всегда рады видеть Вас.

Источник: http://igsu.ranepa.ru/

Портал Богослов.ru приглашает Вас помочь в добром деле.

Человек всего более должен учиться милосердию, потому что оно то и делает его человеком (свт. Иоанн Златоуст).

Поддержим Центр православной культуры на базе библиотеки для детей и взрослых