Протоиерей Вацлав Ежек. Эмоциональный гуманизм и безэмоциональное богословие (+ВИДЕО)
События

Меня побудили написать эту статью не только особый интерес к теоретическому восприятию эмоций и их роли в богословии, но и эмпирическое наблюдение за тем, как человек становится все более неэмоциональным. Мне кажется, что люди постепенно теряют способность «чувствовать» и физически и духовно. Это заставило меня подумать над тем, насколько для того, чтобы быть богословом требуется также быть и эмоциональным? Если мы считаем, что любовь – это эмоция или чувство, то мы должны подразумевать, что богослов должен испытывать какие-то эмоции или чувства для того, чтобы его богословие было подлинным, то есть основанном на любви. Таким образом, быть эмоциональным означает быть богословом. Но богословие, как религия Откровения особенно подозрительно относится к эмоциям, поскольку в целом они связаны с сложной темой страстей. Позвольте мне с самого начала сформулировать одно предположение: Откровение от Бога непредсказуемо поскольку оно связано с любовью, которая не может быть определена и тем более не может быть ожидаема или предопределена. Точно так же богословие, связанное с Откровением, должно иметь дело с непредсказуемостью, чтобы быть истинным богословием. Богословие не является логической конструкцией или системой, оно не может выводить и создавать теории, основанные, например, на причинности, потому что так же, как и любовь, оно непредсказуемо и лишено логики и причинности. Таким образом, безэмоциональное богословие вовсе не является богословием, так как оно не имеет отношения к ОткровениюОднако, похоже, в настоящее время богословие живет собственной жизнью, и между любовью, эмоциями, чувствами и теорией существует некая пропасть. Эта пропасть обесценивает богословие, которое становится всего лишь теорией, лишенной содержания.

Эмоции как таковые предопределены забвению богословской идеей Бесстрастного Бога. Сильная традиционная доктрина о бесстрастии Бога, по-видимому, снижает роль любых эмоций, страстей, чувств, как чего-то, не отражающего совершенство. Это понятно, так как человеческое существо, естественно, чувствует или воспринимает изменения или колебания в какой-либо форме как признак несовершенства. На этом уровне эмоции в Боге и страсть в Боге можно рассматривать как подразумевающие, что любовь Бога может уменьшаться или увеличиваться. Таким образом, эмоции или изменения в Боге — это нечто, угрожающее истинной любви и ее постоянству. В любом случае, мы уверены, что не можем знать Божью сущность, но мы знаем или испытываем Его любовь. Его любовь совершенна, но наш опыт ее восприятия может измениться, так как мы грешники, и наш грех – это облака, закрывающие лучи этой любви.

Идея непреложного, неизменного, совершенного и непостижимого Бога была главной аксиомой для многих древних богословов. И конечно, кажущаяся напряженность между имманентностью и трансцендентностью Бога стала большой проблемой в богословии. Даже более поздние идеи, связанные с паламизмом, в некотором отношении являются лишь сносками к вопросам, связанным с имманентностью и трансцендентностью. Похожая напряженность между понятием неизменности Бога и действиями Его любви в свое время была некоторым образом смягчена, например, концепцией действия и потенции, в творчестве Аристотеля. Она предлагает попытки преодолеть разделение между идеей непостижимой сущности Бога и Его выражением. Точно так же в своем третьем определении страстей (пати) Фома Аквинский утверждает, что термин «страсть» может употребляться в отношении к любому переходу, положительному или отрицательному, от действия к потенции. Таким образом, если мы заявляем, что Бог «без страстей», то это означает, что Он не может подвергаться никаким изменениям. [1] Бог на самом деле предлагает нам совершенную любовь, но из-за греха человек не способен это увидеть.

В любом случае Ветхий Завет — это, безусловно, книга, которая изображает Бога в антропоморфном и эмоциональном ключе. Традиция христианского платонизма радикально отодвинулась от этого ветхозаветного образа очень эмоционального Бога – Бога, который любит нас даже более, чем наша собственная мать (Пс 27:10).

Мы можем утверждать, что, когда Бог начинает давать имена, он становится эмоциональным существом. Предоставление имени кому-то эквивалентно формированию отношений с этим конкретным лицом. Интересно, что дать имена – именно задача первой пары людей, то есть, следовательно, их задача – сформировать эмоциональные отношения с тем, чему дано имя. Кроме того, Сын Божий — Иисус Христос имеет конкретное имя, которое подтверждено Его ролью и отношением к человечеству.

Антропоморфных выражений в Ветхом Завете слишком много, чтобы попытаться их посчитать. К примеру: «Тот, Кто устроил ухо, разве Он не услышит? Тот, Кто сформировал глаз, разве Он не увидит?» (Пс 94). Однако верно и то, что Ветхий Завет также имеет немало выражений, подчеркивающих радикальное различие между Богом и человеком.

Одним из важнейших аспектов Бога является то, что связано с Его милостью. Кажется, Он может «передумать», когда Его просят о милости. Как будто если бы человек имел право изменять решения Бога путем молитвы к Нему. У Бога есть сострадание, что, предположительно, также подразумевает какое-то движение или изменение. С другой стороны, человек не способен к пощаде и неизменен. В этом заключается ирония, поскольку современная культура и наука иногда изображают Бога как абстрактный принцип, лишенный чувства. Однако часто противоположное оказывается правдой, и именно человек на самом деле может оказаться лишенным чувства.

Кальвин подчеркнул, что человек не может имитировать величие Божьей любви. «Говоря таким образом, он заявляет о несравненной любви, которую Бог несет к своему народу. Для того, чтобы подвинуть нас сильнее и привлечь нас к Себе, Господь приспосабливается к образу жизни людей, приписывая Себе все чувства любви и сострадания, которые только может иметь отец. И все же в человеческих делах невозможно представить себе такую доброту или милость, которую бы не смог превзойти Бог». [2]

В истории святоотеческого богословия есть много терминов, которые имеют отношение к тому, что мы можем назвать эмоциями или чувствами, но ни один из них, кажется, не доминирует и не имеет однозначного смысла. Неудивительно, что термин пафос связан с эмоциями. Πάθος — это, как известно, трудный термин для анализа. Некоторые термины, связанные с эмоциями, вообще не имеют современных эквивалентов. Таким образом, «акедия» переводится как «беззаботность» и «летаргия в поисках Бога, сопровождаемая отчаянием». Далее, термин «катаниксис». [3] или другие термины, такие как phthonos (зависть) и mnêsikakia (чувство обиды), похоже, имели более важную роль, чем их современное употребление. [4] Конечно, в нашем анализе возникает еще одна проблема относительно того, какое определение «эмоции» мы используем, поскольку даже современные классификации «эмоций» полны двусмысленности и неясности. В своей статье мы используем термин «эмоция» в более общем смысле этого слова, как нечто, связанное с общей способностью человека чувствовать, реагировать на любовь и отвечать любовью. Еще можно определить этот термин через способность испытывать эмпатию, как физически, так и духовно. С другой стороны, с точки зрения сегодняшнего мышления, некоторые страсти могут быть связаны с тем, что мы понимаем, как «драйв», т. е. сильное увлечение.

Что же касается слова «пафос», учитывая его крайне негативные оттенки, которые оно имеет в православном богословии и аскетике, оно, по-видимому, имеет свое определение априори. Однако, учитывая сложности этого термина, попытка дать ему легкое и быстрое определение может оказаться преждевременной. Характер негативных коннотаций слова пафос еще более подчеркивается благодаря его церковнославянскому и древнеславянскому переводу как «страсть».

В любом случае термин «пафос» связан с движением – κίνησις – и схожими терминами, такими как падение, изменение и т. п. Вообще, сложности в отношении страстей, места их нахождения и то, что они из себя представляют, – огромны. Кроме того, часто страсти не считаются грехами сами по себе, но остаются связанными с грехом. Они могут быть определены как болезни ума [5]. Как правило, также отмечается их связь с удовольствием. Интересно, что Климент Александрийский начинает свой Protrepticos с увещания против глупых мифов язычников, особенно выступая против использования музыки различными языческими персонажами. Климент далее утверждает, что необходимо отказаться от всего этого ради Христа. Выступает ли Климент против музыки вообще или он выступает лишь против ее использования в языческом идолослужении – это отдельная проблема – но, как правило, здесь подразумевается пограничная ситуация, в которой возникает вопрос: все ли то, что связано с эмоциями и, в частности, с музыкой – плохо? Святоотеческая традиция, очевидно, стояла перед вопросом о том, что перенять из культуры своего времени, а что отвергнуть как несовместимое с христианством.

Продолжение статьи читайте в источнике



Портал Богослов.ru приглашает Вас помочь в добром деле.

Старайся приобрести в тесных обстоятельствах благоволение свыше. Дай взаймы Богу милосердие. Никто не раскаивался из принесших что-либо Богу (свт. Григорий Богослов).

Сделаем храм доступнее для инвалидов http://www.nachinanie.ru/Project/Index/75679


Другие публикации на портале:

Еще 9