Политика российской археологии на османской территории
События

В работе Пынар Уре исследуется связь политики и археологии на примере удивительной истории Русского археологического института в Константинополе (РАИК), работавшего с 1895 по 1914 г. РАИК, подобно аналогичным, но лучше изученным европейским археологическим учреждениям, был связан с политикой, и его деятельность отражает стремления Российской Империи стать равным игроком на мировой арене посредством инвестиций в «мягкую силу». Но в отличие от европейских держав, Россия попыталась выдвинуть на передний план связь с другой исторической эпохой: византийской.

В семи главах диссертации Уре излагает историю институционализации и политизации археологии в течение мало изученного (как современниками, так и историками) периода – от первых замыслов создания РАИК до его закрытия, и изучает роль учёных, российских дипломатов и османских чиновников. Разнообразие использованного архивного материала отражает множественность акторов (российское посольство в Константинополе, при котором был создан институт, османское государство, Имперский музей, российские археологи и европейские учреждения), и раскрывает аналогичные друг другу проблемы и тревоги двух империй, видевших в Западе одновременно образец и соперника.

В первой главе автор указывает на место своей работы в более широком контексте исследований использования античной истории националистами и империалистами в XIX веке. Музеи в европейских метрополиях и раскопки на периферии стали местами переплетения научных исследований с поисками корней цивилизации, стремлением к культурной гегемонией и даже притязаниями на «право владения» Ближним Востоком (с. 28). В диалоге с работами Триггера (Bruce G. Trigger, A History of Archaeological Thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1989), Диас и Гарсиа (Margarita Diaz and Andreu Garcia, A World History of Nineteenth-Century Archaeology: Nationalism, Colonialism, and the Past. New York: Oxford University Press, 2007) и других Уре указывает, что российская и османская археология не укладываются в оппозицию «имперское vs локальное»; основание РАИК служит прекрасным примером сложности восприятий, исследовательских программ и результатов (с. 29).

Во второй главе Уре рассказывает, как Византия стала привлекательной и политически значимой областью исследований в Российской Империи – история, необходимая для понимания замысла РАИК. Археология в России началась с любительских инициатив XVIII века и постепенно превратилась в область научных исследований по мере развития соответствующих институтов, таких как Кафедра изящных искусств и археологии Санкт-Петербургского университета (1819) и Императорские археологические общества в Санкт-Петербурге (1851) и Москве (1864). Кроме того, церковная археология входила в область интересов Святейшего Синода (с. 52). Рост интереса к византийскому наследию был связан с проблемами новоприобретённых российских владений в Крыму и на Чёрном море. Славянская и христианская археология в этих мультикультурных областях была важна для усиления легитимности российского присутствия в этом регионе, и Одесса стала важным научным и организационным центром археологических исследований (с. 41-42).

Отношения османов с византийским прошлым были непросты (немногочисленные в XIX веке османские упоминания о Византии колебались между признанием её влияния на османов и обвинениями в упадке и коррупции). В отличие от них, русские заявляли о прямой преемственности между Византийской Империей и современной Россией (с. 46), в чём конкурировали с греками. Эти претензии были связаны с возрождением восприятия Москвы как «Третьего Рима». Уре указывает на то, что российские археологи возражали против парадигмы, связывающей культурную преемственность с этничностью; они «приветствовали диффузионистский подход и подчёркивали, что русская культура, помимо славянских элементов, сформировалась под множеством влияний – прежде всего древнегреческим, византийским, татарским и персидским» (с. 54). Русские считали Константинополь/Царьград символическим центром своего культурного и церковного мира. После Крымской войны стал набирать силу такой элемент политического ландшафта как панславизм (с. 67). Таким образом, РАИК не был уникальным феноменом – он был частью усиливавшегося интеллектуального, научного и политического течения в Российской Империи, для которого исследования Византии играли инструментальную роль.

Между тем у османов были свои сложные отношения с археологией, которые Уре рассматривает в главе 3. «В первые десятилетия XIX века османские чиновники и правители воспринимали археологическую деятельность иностранцев без энтузиазма, а то и с откровенной апатией. Но к концу века это безразличие сменилось растущей озабоченностью и недоверием относительно целей иностранных археологов» (с. 93). От создания Меджмуа-и Асар-и Атика (Коллекции античных памятников) в церкви св. Ирины (1846) до основания Османского имперского музея (Мюзе-йи Хюмаюн, 1869), и по мере выпуска постановлений о древностях в 1869, 1874, 1884 и 1906 гг., древности постепенно стали символом суверенитета, что привело к усилению защитных мер по регуляции (и в конце концов запрету) их вывоза. В то же время основание музеев и открытие для публики местных археологических памятников (таких как Нимруд-даг в 1883 г. и Сидон в 1887 г.) отражало стремление Османской Империи демонстрировать свою современность. По красноречивому выражению Уре, «практика строительства музеев в Османской Империи преследовала недостижимую цель репрезентировать евроцентричный дискурс модерна, в то же время сопротивляясь ему; прославить османское имперское прошлое, в то же время воплощая антиимпериалистические чувства» (с. 104).

Представив в первых трёх главах хорошую вводную характеристику трёх контекстов – западноевропейского, российского и османского соответственно – Уре переходит к предмету исследования. В главе 4 она рассказывает об основании Русского археологического института в Константинополе. Она описывает связи, переговоры и переписку между учёными и дипломатами, позиции Министерства иностранных дел, Министерства народного просвещения, Святейшего Синода и самого царя. Главный герой – византинист Фёдор Успенский, единственный директор РАИК за время его существования. РАИК был официально основан в 1894 году, действовал в подчинении местных властей и контролировался Министерством народного просвещения.

Первоисточники свидетельствуют, что основание института было связано с попытками России усилить свой голос в «восточном вопросе», представить себя покровительницей православных и славян на османской территории, и обеспечить себе максимальное влияние на ней в случае коллапса Высокой Порты в борьбе с западными державами. Эта связь отразилась в выборе мест раскопок и отношениях института с российскими консульствами в Османской империи, а также греческими, сербскими и болгарскими дипломатами. Но связи с западными университетами и научными обществами, публикации в западных журналах говорят о том, что деятельность РАИК не сводилась к политике, и в значительной мере институт руководствовался своей научной миссией (с. 167).

В главе 5 подробнее рассказывается о практической деятельности института. В начале он пользовался доверием и престижем, что выразилось в обмене подарками между РАИК и Османом Хамди (основателем Стамбульского археологического музея – прим. пер.). Но на протяжении своего существования институту приходилось бороться с подозрительностью, бюрократией и постоянной слежкой. Ему удалось получить важные разрешения на раскопки в Македонии, на горе Афон, в Болгарии, Сербии, Малой Азии, Греции, Сирии и Палестине. Любопытно, что раскопки в Македонии убедили русских, что славянская или православная идентичность больше не является в этом регионе объединяющим фактором, уступив национализму, и это ослабило роль России как покровительницы славян и православных (с. 187). Другой случай: раскопки в Болгарии вызвали трения между русскими и болгарами, протестовавшими против российского присутствия в регионе. Другие раскопки повысили статус российской археологии, в частности, раскопки в Пальмире в 1900 г., на которых русские успешно конкурировали с европейцами в сферах доминирования последних (греко-римская античность, Ближний Восток) (с. 196-197). Но в последние годы деятельность РАИК была ограничена окрестностями Константинополя из-за растущего контроля и подозрительности властей.

Перед самыми Балканскими войнами интерес РАИК к Балканам достиг максимума, и в 1911 году внутри института была учреждена Славянская кафедра. Уре исследует её в главе 6. Это предприятие демонстрировало стремление сотрудничать с сербскими и болгарскими учёными, которые были включены в администрацию. «Не случайно создание Славянской кафедры РАИК совпало по времени с усилиями России по созданию сербско-болгарского военно-дипломатического альянса, т. е. позднейшей Балканской лиги» (с. 228). Но болгарские участники вышли из переговоров, и проект был свёрнут. Попытка создания Славянской кафедры совпала с последней попыткой Российской Империи поддержать альянс между болгарами и сербами, что свидетельствует об ограниченных возможностях российских политиков по поддержанию православной или славянской солидарности и руководству ею.

В главе 7 описывается конец РАИК. С началом Первой мировой войны российский дипломатический корпус покинул Константинополь, и институт закрылся, оставив на месте всё своё имущество. Статус РАИК стал спорным, и вопрос был разрешёл только соглашением между Турецкой Республикой и Советским Союзом в 1929 г. РАИК провёл свою последнюю археологическую экспедицию в Трабзоне, области особого исторического значения для византинистов, во время его оккупации в 1916-17 гг. Но после большевистской революции византинистика потеряла своё идеологическое оправдание; в 1920 году РАИК был официально упразднён коммунистическим режимом, и его дела перешли под контроль Академии материальной культуры. Успенский продолжал попытки воскресить институт до самой смерти в 1928 году.

В целом эта работа успешно освещает множественные истории, смыслы и функции древних памятников и их инструментализацию для целей оформления идентичностей, границ и гегемоний на региональном и мировом уровнях. Работа вносит значительный вклад в изучение археологии XIX века и истории Османской империи. Кроме того, она имеет непосредственное отношение к современной политике наследия, демонстрируя, как культурное наследие может быть объектом множественных интерпретаций со стороны индивидов, групп и государств, легитимизирующих свои действия в настоящем.

Каллиопи Амигдалу, факультет архитектуры, Измирский институт технологии

Оригинал обзора на dissertationreviews.org.

Источник islamoved.ru


Другие публикации на портале:

Еще 9