Опубликованная на сайте «Богослов.ру» 01.12.2009 статья кандидата философских наук Н.К. Гаврюшина «Диалектика достоинства в православном понимании», прежде всего обращает на себя внимание многоплановостью и обилием многоточий. Ее заключительный вывод таков: «В современной России амплитуда понимания «достоинства» и «свободы» человека велика — от добровольного самоуничижения и принятия всех условий социального и природного мира до пафоса вселенского миропокорительства русского космизма (Н.Ф.Федоров, К.Э.Циолковский), далеко превзошедшего ренессансные идеалы... А внешнее уважение к «достоинству» остается, как и в стародавние времена, весьма избирательным...». Но если «диалектика достоинства в православном понимании» сводится только к этому, то стоило ли писать статью? А если нет, то ради чего же она написана? Для ответа вчитаемся внимательней и прежде всего выделим основные «сюжетные» линии статьи. Чередуя друг друга, здесь излагаются:

1. История о том, как свт. Филарет, придя на экзамен по нравственному богословию, показал себя противником «самоуважения», причем, как выясняется из последующего, не только в теории, но и на практике.
2. История западного взгляда на понятие «самоуважения» от его безоговорочного отрицания папой Иннокентием III до его же безоговорочного утверждения итальянским гуманистом Джаноццо Манетти.
3. История секретаря святителя Филарета, Святославского, которому святитель не предлагал садиться в своем присутствии, вследствие чего образ последнего «можно было бы рассматривать как живое отрицание принципа самоуважения». Вообще, к концу статьи образ Святославского разрастается уже до невероятных масштабов, ибо видится ее автору олицетворением характерной для русского человека психологической особенности — следовать Христу «в Его добровольном уничижении» и видеть высшее выражение достоинства в «смиренном переживании Богооставленности, личной «гефсиманской молитве» и несении своего Креста».

С конца и начнем.

Известие о том, что секретарь святителя должен был, стоя, читать ему бумаги или книги, почерпнуто Н.К. Гаврюшиным из воспоминаний Н.П. Гилярова-Платонова. Но если заглянуть теперь в них, то окажется, что Святославский из статьи и Святославский из мемуаров не совсем похожи друг на друга. Действительно, несмотря на неодобрение митрополита, Святославский, например, курил трубку и митрополит «не насиловал в этом своего секретаря» (Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого: В 2 ч. Ч. 2. М., 1886. С. 89). А ведь очевидно, что с точки зрения самоуважения право курить не менее важно, чем право сидеть. Мало того, по словам Гилярова, Святославский относился к числу тех изучивших святителя людей, которым «при все великом уме и осторожной внимательности, митрополит давал собою пользоваться» (Там же. С. 94). Нет нужды подтверждать или опровергать теперь истинность слов Гилярова. Заметим только, что образ «страстотерпца Христа ради» не совсем сходится с этим описанием. Если же уважаемый профессор, рисуя указанный образ, пользовался другими источниками, то было бы хорошо, если бы он сослался на них.

Другой автор, обильно цитируемый в статье, — А. М. Бухарев (архимандрит Феодор). Именно он донес до нас рассказ об экзамене по нравственному богословию, на котором Московский святитель выказал себя противником «самоуважения». По своему смыслу этот рассказ тоже разительно отличается от его интерпретации автором статьи, и есть смысл привести его целиком, испросив у читателя прощение за обширную выписку.

По словам Бухарева, святитель «проницательно и ясно видел, что в современную ему эпоху ум мыслящего большинства проходит путь подвига еще среди опасных борений и преткновений, еще находится так сказать в искушении трудном и болезненном. Поставлять или провозглашать заправление всего жизненного круга владычественным умом значило бы пожалуй еще усиливать для многих искушение, значило бы вводить их в самое искушение — всю жизнь свою, с добрыми даже ее началами или только навыками, подчинять только еще борениям и брожениям болеющего ума. Вот почему Филарет внушал поставлять жизненное начало (страха Божия) выше всех мысленных и научных начал! Причина этого заключалась в обстоятельствах и духовных требованиях его эпохи. По этому же самому он не дозволял, даже в школе и притом высшего духовного образования, вводить в христианское нравоучение никакой идеи так называемого нравственного благородного самоуважения, хотя оно есть собственно должное сознание, блюдение и уважение в себе достоинства — быть по образу Божию, данного нам самим Творцем (сам Филарет уважал, как Божия человека, алтайского миссионера Макария[1], говаривавшего: «Как мне раболепствовать пред людьми, когда я сам — образ Божий?»). Не забудем мы, как услышав академический урок нравственного богословия о самоуважении, владыка с негодованием отозвался: «от этого вашего самоуважения в западной Европе все становится вверх дном». В эпоху страшной умственной гордости всего легче, конечно во имя нравственного самоуважения и разумного самоуправления в духе и жизни, потворствовать только разрушительной и разнузданной гордости. Как бы то ни было, по случайным и временным причинам, но все же несомненно, что состояние духа, общественного и личного, не управляемого владычественным умом, есть не нормальное, по крайней мере недозрелое, недорослое или ребяческое. Итак что ж теперь? Неужели русскому духу и мысли так и оставаться, чтобы невладычественный ум своею властительною мыслью двигал и устраивал нашу жизнь, — чтобы нам, русскому большинству, не исключая и образованных, не знать истинно разумного духовного самоуправления без своеволия и истинно-нравственого самоуважения без превозношения? Нет и тысячу раз нет! Филарет, для нравственного развития русского духа и его мысли и всей жизни, именно и поставляет такую великую задачу (курсив мой. — свящ. П. Х.): чтобы ум, взвесив свои силы и средства и дознав их недостаточество для действительного и совершенного овладения истиной и добром, а с другой стороны испытав и узнав всеобъемлющую истину и животворную правду именно во Христе, успел вполне отдаться «в благородный плен веры» (точное Филаретовское выражение!) и таким образом со Христом и во Христе соделаться истинно и здраво владычественным для заправления всеми путями и средами жизни — личной, частной, общественной, народной, государственной, общечеловеческой» (Бухарев А.М. О митрополите Филарете как двигателе развития православно-русской мысли // Богословский сборник ПСТБИ № 12. М. 2003. С. 51-53.).

Сравним у Н. К. Гаврюшина: «В 40-х годах XIX века в Московской духовной академии имел место весьма знаменательный случай. Однажды на урок нравственного богословия пришел сам знаменитый святитель Московский Филарет (Дроздов). Просидев до конца, он в итоге выразил свое глубокое неудовольствие и даже негодование, сказав: "от этого вашего самоуважения в Западной Европе все становится вверх дном"»...

Как пишет поведавший об этом эпизоде А.М. Бухарев, святитель Филарет «не дозволял, даже в школе и притом высшего духовного образования, вводить в христианское нравоучение никакой идеи так называемого нравственного благородного самоуважения, хотя оно есть собственно должное сознание, блюдение и уважение в себе достоинства — быть по образу Божию, данному нам самим Творцом».

Таким образом, принцип самоуважения, т.е. сознания нравственного достоинства, оказался подвергнут сомнению со стороны одного из авторитетнейших русских архипастырей, мнение которого для Русской Церкви было почти столь же важным, как для Запада — позиция римского епископа...А.М. Бухарев отчасти солидаризуется со святителем Филаретом, говоря, что «в эпоху страшной умственной гордости всего легче, конечно, во имя нравственного самоуважения и разумного самоуправления в духе и жизни потворствовать только разрушительной и разнузданной гордости».
 
Но значит ли это, что от самоуважения как условия нравственного сознания и поведения можно вообще отказаться? И неужели искажение идеала свободы («к свободе призваны вы, братья») может быть аргументом в пользу глобального детерминизма или волюнтаристского деспотизма?»

Отчасти или неотчасти солидаризуется А. М. Бухарев со святителем читатель может судить теперь сам, но нельзя не отметить подмену, совершаемую автором статьи. Решительно отождествив за святителя самоуважение и нравственное достоинство, он не принимает во внимание, что написал Бухарев на следующей странице (см. выделенные мною выше курсивом слова — свящ. П. Х.)

Более того, у Бухарева есть место вполне определенно показывающее, что вкладывал святитель в указанное понятие: «В отношении к нравоучению христианскому (разумея под этим не просто «мораль», а образ цельного нормального устроения нашего духа во всех его силах) Филарет дает собою православно-русской мысли великую задачу и собою же, своим примером, направляет русскую мысль к великому разрешению этой задачи. Известно, что святые отцы Церкви и святые подвижники христианского совершенства (к которым да сопричислит Господь и нашего великого отца, им следовавшего и соревновавшего!), полагая и имея начало или принцип духовной жизни своей правду — именно во Христе, располагали и самую во Христе жизнь духовную не иначе, как согласно с данным от Творца порядком или нормою самой природы человеческой; худшее покоряли лучшему, плоть или телесную чувственность — духу или разумно свободным силам и действиям души, а все душевные движения и стремления, все действия разумно-свободных сил и самые эти силы подчиняли уму, который и признавали «владычественным» в человеке» (Бухарев А. М. Указ. соч. С. 49-50). Итак, подлинное «самоуважение» очевидно, подразумевает для святителя подчинение всего человеческого существа «владычественному» уму, а последнего, в свою очередь — правде Христовой (именно поэтому он и уважал «как Божьего человека» преп. Макария (Глухарева)). Такое понимание самоуважения или достоинства, безусловно, вмещает в себя всю диалектику его понимания в православии.

Но теперь дело даже не в этом — «заковыка», как говаривал Федор Михайлович Достоевский, в следующем:

Указанное место из Бухарева (от слов «В отношении к нравоучению христианскому...») не цитируется в статье Н. К. Гаврюшина, но к нему дается скрытая отсылка — также весьма характерная. Чтобы найти «рельефную точку опоры» в вопросе о самоуважении, автор статьи обращается к средневековому западному учению: «Будущий Папа Иннокентий III, вдохновитель IV Крестового похода, в своем трактате «О презрении к миру, или о ничтожестве человеческого состояния», написанном около 1195 г., очевидно, руководствуясь пастырскими соображениями и желая как можно убедительнее призвать пасомых к покаянию, самыми мрачными красками рисует состояние человеческой природы... Итог этих размышлений Иннокентия III не оставляет для самоуважения никаких оснований: «О ничтожная гнусность человеческого состояния, о гнусное состояние человеческого ничтожества! Рассмотри травы и деревья. От них — цветы, листья, плоды, а от тебя — о! вши и глисты. Растения изливают благово­ние, масло, вино, а ты — плевки, мочу, кал. Они испускают приятные за­пахи, а ты — омерзительное зловоние. Следовательно, каково дерево, таков и плод». Московскому митрополиту, возможно, такие суждения — прочти он их — могли даже показаться некоторой крайностью, но известное сочувствие этой позиции он не мог не переживать, ибо противоположная тенденция отталкивала его гораздо больше. Да и в криптоспиритуализме, т.е. унижении тела перед духом, все тот же А. М. Бухарев подозревал его отнюдь не случайно... Он-то хорошо знал, что в этом вопросе русские мартинисты и византийские монахи были порой очень близки...» (Подчеркивание мое. — свящ. П. Х.).

Берусь утверждать, что подчеркнутое мною место подразумевает именно приведенный выше фрагмент из воспоминаний Бухарева — по одной простой причине: никакого другого текста, касающегося иерархии тела и духа, в этих воспоминаниях просто нет. И опять-таки читатель, сравнив, может спросить себя сам: «подозревал» ли в чем-то Бухарев святителя или нет? (Вряд ли только хоть в чем бы то ни было мог «подозревать» святителя человек, написавший: «Один светский ученый в устной беседе с нами справедливо высказался, что Филарет приготовил чертежи и рамки, в которые должно войти все современное знание, все действительное богатство современной, веками и тысячелетиями развитой цивилизации, для нового своего развития. Подтверждение этому — все, что выше говорили мы об отношении Филаретовской мысли к Слову Божию, к святоотеческому авторитету, к догматам, к нравственности христианской» (курсив мой — Свящ. П. Х.) (Бухарев А. М. Указ. соч. С. 55)).

Но нужно, очевидно, задать вопрос и автору статьи: поскольку святитель Филарет не был византийским монахом, значит ли это, что мы должны числить его в «русских мартинистах»?

Эту старую клевету нет нужды опровергать — сама Церковь опровергла ее, причислив святителя к лику своих святых. Однако странно, признаться, слышать такой пассаж из уст искреннего поклонника И. В. Лопухина, каким позиционировал себя когда-то Н. К. Гаврюшин в своей работе «Юнгов остров» (См.: Гаврюшин Н. К. Юнгов остров. М., 2001), и в связи с этим невольно возникает еще вопрос: неужели именно нелюбовь к святителю и связывает в единое целое все нити и посылки статьи?

Хочется думать, это не так, но если так, то не очевидно ли, что тень, бросаемая на имя великого святителя русской Церкви, прежде всего может упасть на того, кто «пририсовывает» ее к образу святого?

[1] Пр. Макарий (Глухарев), 1792 - 1847, — «апостол Алтая».