Мобилизация магии: оккультизм в Центральной Азии и продолжение высокой иранизированной культуры под властью России
События

Введение[*]


Между 1881 и 1885 г. учёный по имени Мулла Сайид Махмуд Ходжа написал письмо эмиру Музаффару, правителю Бухары из династии Мангытов (правил в 1860-1885). Он упрекал эмира в слабости перед лицом русских завоевателей и предлагал решить проблему путём возрождения науки – а именно, оккультной науки джафр [1]. Сайид утверждал, что это – надёжное средство отразить завоевателей и восстановить престиж династии Мангытов. Поколением раньше это средство, неотразимое как в медицинском, так и в военном отношении, облегчило победу бухарцев над враждебным городом-государством Шахрисабз [2], а позже заставило отступить русский экспедиционный отряд от пограничного города Джам [3]. Имелись и ещё более надёжные исторические прецеденты: все династии за последние пятьсот лет, от Тимуридов до Магытов, были обязаны своей славой оккультным наукам, и отдельные правители, такие как Субханкули-хан (правил в 1681-1702) и Абулфейз-хан (правил в 1711-1747) испытывали удачи или неудачи в прямой зависимости от того, насколько покровительствовали специалистам по джафру при дворе или в военных походах. Сам эмир Тимур (правил в 1370-1405) чудесным образом завоевал Азию и наложил дань на русских исключительно благодаря беспрецедентной приверженности этой науке, и тем самым на века стал образцом для подражания [4]. Итак, возрождение оккультизма должно было повлечь за собой возрождение могущества.

Необходимо отметить, что эти утверждения представляют проблему для современных учёных. Может ли историк со спокойной душой пренебречь ими, отдав на откуп антропологам? Иными словами, кто был Сайид Махмуд Ходжа – суеверный реакционер, погружённый в фантазии о былой славе перед лицом подавляющего колониального модерна? Необразованный шаман-кочевник, дурачащий сентиментальных и неразумных посткочевых тюркских правителей в упадочной городской иранизированной среде? Или же тот, кем он сам себя считал – типичный представитель космополитической иранизированной религиозно-учёной элиты (улама), ведущей свою интеллектуальную и культурную генеалогию со времён расцвета Тимуридской империи и ещё более ранних эпох? И если так, то как оценить его слова о центральной роли оккультизма в оформлении высокой тюрко-монгольской ирано-исламской имперской культуры на протяжении более пятисот лет? Если избежать (как мы и сделаем) триумфаторского колониалистского взгляда на магию как на чистейшее суеверие, ещё более ретроградное, чем сама религия, то статус Махмуда Ходжи как бухарского учёного-оккультиста конца XIX века заставит задаться более общим и проблематичным вопросом: является ли магия легитимным ответом на модерн? Может ли сам модерн быть магическим? [5].

В этой статье мы сознательно игнорируем категорию «модерна» как телеологическую и постулирующую разрывность. Напротив, мы отстаиваем преемственность – и в частности, продолжение высокой иранизированной культуры в период русского колониализма. Мы используем нечёткий термин «высокая иранизированная (англ. Persianate) культура» для обозначения культурной формации, весьма обособленной в эстетическом, литературном, интеллектуальном, религиозном, социальном и политическом отношениях. Она сформировалась в тимуридском Иране и более пятисот лет существовала как устойчивая структура иранского космополиса от Анатолии и Балкан до Центральной Азии и Индии. Данный период приблизительно соответствует «раннему модерну», но мы отбрасываем это широкое понятие, бесполезное для нас из-за его чрезмерного евроцентризма, и вместо него прибегаем к концепту множественной темпоральности [6]. Только он позволяет анализировать позднюю высокую иранизированную культуру Центральной Азии в её собственных терминах, избегая привлекательной ловушки телеологии. Иными словами, «высокая иранизированная культура» – это идеологически нейтральный термин, чьё существенное достоинство – независимость от расходящихся парадигм колониализма и исламского реформизма.

Эпоха этой культуры, несомненно, закончилась, хотя закончилась в разное время и по-разному в различных регионах персоязычного мира. (В самом Иране, и только в нём, исламская революция 1979 года может рассматриваться как частичное возрождение этой эпохи в качестве противоядия от безудержной модернизации). Мы покажем, что в Центральной Азии высокая иранизированная культура не прервалась под ударом русского вторжения в конце XIX века, а продолжалась непрерывно, жизнестойкая и самосознающая, вплоть до советской аннексии в 1920 г. Только после неё агрессивная социальная реконструкция разрушила эту культуру путём беспрецедентного ниспровержения религиозно-учёных элит, к которым принадлежали люди вроде Муллы Сайида Махмуда Ходжи [7]. Далее мы покажем, что эта преемственность в немалой степени была обусловлена увлечением оккультизмом как общеизвестной эмблемой элитной исламско-иранизированной культуры; в частности, что Махмуд Ходжа был типичным представителем этой культуры (отсюда его титулы Мулла, Сайид и Ходжа), а значит, и надёжным источником [8]. Такой подход позволяет осмысленно использовать обширный и совершенно неисследованный корпус оккультных текстов, во множестве наполняющих архивы и библиотеки Центральной Азии. Мало того что оккультные науки в Центральной Азии никогда не становились предметом исследования, но и само их существование почти не признавалось, несмотря на популярность в повседневной жизни и высокой культуре на протяжении тысячелетий [9].

Такое пренебрежение оккультизмом, конечно, характерно не только для центральноазиатской историографии. Оккультофобии подвержена большая часть исследований иранизированного и вообще исламского мира. Это предубеждение постепенно ослабляется по мере того как прогрессивистские евроцентричные нарративы подвергаются вскрытию, ставятся под вопрос и отступают по всем фронтам, от поэзии и философии до астрономии и права. Даже в контексте христианской Европы, которая гораздо лучше изучена, оккультизм был реабилитирован только в последние десятилетия, в основном в таких областях как история Ренессанса и история науки [10]. Многие учёные, даже специалисты по оккультным наукам вроде астрологии, до сих пор некритично наклеивают на неё унизительный ярлык «лженауки» [11]. Но модель упадка исламского мира уже сдана в архив, и оккультизм уже не может служить примером культурного декаданса, а его процветание в высокой иранизированной культуре – свидетельством антимодернистского регресса [12].

Наша работа служит, таким образом, скромным вкладом в эту новую тенденцию исследований исламского и иранизированного мира и глобального колониального модерна в целом. Её основная цель – обозначить предварительные рамки для анализа похожих текстов среди дошедшей до нас массы данных по центральноазиатскому оккультизму, включая некоторые базовые интеллектуально-исторические ориентиры из более широкого контекста иранского космополиса, частью которого являлась Центральная Азия до начала ХХ века [13]. Приняв тезис о культурной непрерывности иранизированного мира с XIV в. (и с корнями в ещё более ранних эпохах) до начала ХХ в., мы вынуждены изучать объект исследования «через широкоугольный объектив»: рассматривать пятисотлетний период Махмуда Ходжи как единое целое. Как мы покажем, источники подтверждают его смелое заявление о ренессансе оккультизма в иранизированном мире XV века, при Тимуре, и его жизнестойкость и всеобщее признание в последующие века. В частности, гадание по буквам существовало как базовая научная дисциплина среди правящих и учёных элит раннего модерна — при Тимуридах, Ак-Коюнлу, Сефевидах, Моголах, Узбеках и Османах, служило фундаментальным компонентом тюрко-монгольской ирано-исламской имперской идеологии и стандартным элементом придворной и воинской культуры. Как и следовало ожидать, методология Махмуда Ходжи в письме к эмиру Музаффару практически та же самая, что у его коллег в Ширазе, Исфахане, Казвине, Герате, Лахоре, Фатехпур-Сикри, Самарканде и Стамбуле XIV-XVIII вв., как показывают учебники по магии букв, написанные в этих и других городах иранского космополиса. Терминология и методология нашего учёного-оккультиста были эффективно систематизированы и канонизированы уже к XVI веку на базе персидских моделей XIV-XV вв., которые, в свою очередь, произошли от более ранних арабских, и с тех пор практически не менялись.

В поисках ответов на вопросы, поднятые письмом Махмуда Ходжи, мы вначале обсудим его рецепцию в советском контексте, обозначим проблему стремления редуцировать оккультизм к шаманизму и дадим посмертную характеристику упадка центральноазиатского оккультизма под российским управлением. Затем мы опишем натурфилософский, метафизический и религиополитический статус магии букв в иранизированной традиции, начиная с раннего тимуридского периода. Мы уделим внимание тесной ассоциации магии букв, с одной стороны, с потомками Пророка (а тем самым с деятельностью сайидов, таких как Махмуд Ходжа), а с другой стороны, с суфизмом. (Стремительный взлёт суфизма к социальной, политической, интеллектуальной, литературной и даже экономической гегемонии в постмонгольский период в некоторой степени связан со взлётом популярности магии букв в ранний период иранизированного мира [14]). Мы кратко охарактеризуем политическое использование магии букв и идентифицируем его важнейшие проявления. Наконец, мы реконструируем ближайший социальный и интеллектуальный контекст Махмуда Ходжи как практикующего оккультиста и представителя бухарской учёной элиты XIX в. На основе биографических словарей и сборников заметок (джунг) мы покажем, что он был типичным представителем этой элиты. Перевод и транскрипция самого письма приведены в приложении.

[*] Авторы благодарят Девина Де Виза за ценные комментарии к черновику этой статьи.

[1] Этот документ хранится в Центральном государственном архиве Республики Узбекистан, Ф. i-126 («Фонд Кушбеги»), оп. 1, д. 1978, дело № 20. Термин джафр (буквально «телячья кожа») обозначает науку гадания по буквам, связанную с именем Али ибн Аби Талиба и начальными буквам сур Корана (мукаттаат), в которых, как считалось, содержится полное знание о прошлом, настоящем и будущем до конца времён. Начиная с XVI века, в иранизированном мире термин джафр всё чаще обозначал всю каббалистическую науку о буквах (илм-и хуруф), как и в описываемом случае. Несомненно, Махмуд Ходжа имел в виду буквенную или талисманическую магию, а не предсказания. Стандартный арабский термин для всей совокупности оккультных наук, включая астрологию (ахкам-и нуджум), алхимию (кимийя) и разнообразные магические и гадательные техники, был улум гариба. Он подразумевал, что эти науки необычны, малодоступны или трудны в изучении, т. е. элитарны; реже использовались термины улум хафийя и улум гамида, тайные или оккультные науки. Эти термины стандартно используются в классификациях наук, биографических словарях, хрониках и т. д. Термин «оккультист» отдаёт европейским духом XIX века, но всё же используется здесь применительно к учёным, занимавшимся одной или несколькими тайными науками. Словом «наука» мы переводим арабское илм (буквально «знание»).

[2] Насрулла Мангыт, отец эмира Музаффара (правил в 1827-1860) после долгой и тяжёлой войны разгромил Шахрисабз в 1859 г., но этот город был надёжно интегрирован в Мангытский эмират только в 1870 г. с русской помощью. Более подробные исторические сведения даны в примечаниях к переводу документа.

[3] Короткая и неудачная русская оккупация Джама имела место в 1878 г. Подробнее см. примечания к переводу, а также: Alexander Morrison, “Beyond the ‘Great Game’: The Russian Origins of the Second Anglo-Afghan War”, Modern Asian Studies 50 (2016) (готовится к изданию).

[4] Махмуд Ходжа настаивает на непрерывной политической преемственности между Аштарханидами (Тукай-Тимуридами), к которым принадлежали Субханкули-хан и Абулфейз-хан, и Мангытами, которые сменили тех в середине XVIII века. Это удивительно, учитывая, что Мангыты при Мухаммеде Рахим-хане (правил в 1747-1759) свергли Тукай-Тимуридов, и что последние были не Тимуридами, как можно подумать, а Чингисидами. Их династическое имя происходит не от Тимура (Тамерлана), а от Тукай-Тимура, сына Джучи и внука Чингис-хана (между 1500 и 1599 гг. Центральной Азией правили потомки Шибана, сына Джучи).

[5] Об этом см., напр., Randall Styers, Making Magic: Religion, Magic, and Science in the Modern World, Oxford, Oxford UP, 2004; Michael Saler, “Modernity and Enchantment: A Historiographic Review”, American Historical Review 111/3 (2006), c. 692-716; Michael Taussig, The Magic of the State, New York, Routledge, 1997.

[6] Мы опираемся на ту предпосылку, что плюралистическая природа темпоральных структур, достаточно важная уже внутри отдельной культурной зоны, становится ещё более значимой на границе культурных зон. Концепция множественной темпоральности была предложена Райнхартом Козеллеком и адаптирована к мусульманскому контексту Шахзадом Баширом. Последний доказывает, что «само понятие единой хронологии как центрального хранилища истории ислама необходимо отбросить, заменив на радикально плюралистический подход, при котором все внутриисламские отсылки к авторитету прошлого следует оценивать в контексте идеологических и аффективных интенций тех индивидов и классов, что производили их» (Shahzad Bashir, “On Islamic Time: Rethinking Chronology in the Historiography of Muslim Societies”, History and Theory 53/4 (2014), c. 522).

[7] Важно отметить, что многие из социальных инженеров советского проекта были местными жителями; эта трансформация не была полностью навязана внешними силами, хотя верховная власть и находилась в Москве. См. Adeeb Khalid, Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR, Ithaca, Cornell UP, 2015.

[8] Этот вывод основан на просопографическом исследовании улемов Бухары; см. подробнее соответствующую главу, а также: James Pickett, The Persianate Sphere during the Age of Empires: Islamic Scholars and Networks of Exchange in Central Asia 1747-1917, Ph.D. diss., Princeton University, 2015, гл. 4. (См. обзор этой работы на русском языке на нашем сайте. – Прим. перев.)

[9] Аналогичная, почти полная лакуна в соседней области центральноазиатских исследований описана в работе: Devin DeWeese, “Muslim Medical Culture in Modern Central Asia: A Brief Note on Manuscript Sources from the Sixteenth to Twentieth Centuries”, Central Asian Survey 32/1 (2013), c. 3-18.

[10] Наиболее доступное введение в науку о западном эзотеризме, где описаны специализированные европейские научные организации: Wouter J. Hanegraaff, Western Esotericism: A Guide for the Perplexed, London, Bloomsbury, 2013. Более теоретически содержательна работа того же автора: Esotericism and the Academy: Rejected Knowledge in Western Culture, Cambridge, Cambridge UP, 2012, где оккультизм характеризуется как первичное Другое, в противостоянии которому до сих пор самоопределяется модерн.

[11] Например, Э. С. Кеннеди привычно определяет астрологию как лженауку, достойную изучения только потому, что она требует нетривиальных математических навыков; он полностью игнорирует близкородственные науки, такие как геомантия. См., напр.: “The Astrological Houses as Defined by Medieval Islamic Astronomers”, перепечатано в кн.: E. S. Kennedy, Astronomy and Astrology in the Medieval Islamic World, Ashgate, Variorum, 1998, XV (сс. 535-78), с. 535.

[12] Классический пример: Armand Abel, “La place des sciences occultes dans la décadence”, Classicism et déclin culturel dans l’histoire de l’Islam, ed. R. Brunschvig and G. E. von Grunebaum, Paris, Editions Besson, 1957, c. 291-311. Спор об упадке ещё актуален в исследованиях Центральной Азии, но в основном касается вопросов геополитики и экономики, и преимущественно в XVIII веке: Ron Sela, The Legendary Biographies of Tamerlane: Islam and Heroic Apocrypha in Central Asia, Cambridge, Cambridge UP, 2011, гл.. 6; Scott Levi, “Early Modern Central Asia in World History”, History Compass 10/11 (2012), c. 866-878.

[13] О концепте космополиса см.: Sheldon Pollock, The Language of the Gods in the World of Men: Sanskrit, Culture, and Power in Premodern India, Berkeley, University of California Press, 2006.

[14] Об исторической взаимозависимости оккультизма и суфизма в исламском мире см. далее.

Источник islamoved.ru


Другие публикации на портале:

Еще 9