Опыт философского построения лингвистических концепций восходит к античной культуре. Учение о Логосе Гераклита Эфесского, трактаты Платона, труды Аристотеля, лингвистические идеи стоиков, риторические школы – это наследие античности на многие века вперед определяет характер теоретических дискуссий вокруг феномена языка. Средневековый спор об универсалиях и их языковом статусе привнес концептуализацию в античную проблематику и поставил вопрос об онтологической природе языка, который получил выражение в теориях номинализма и реализма, в богословских спорах о нетварных и тварных энергиях Божьего Имени.

В эпоху Возрождения, благодаря появлению культурного интереса к классическим языкам древности, возникает филология как наука о литературных текстах, а вслед за этим в рамках рационалистической парадигмы Нового времени была предпринята попытка осмысления языка как фактора культурного творчества.

Филологическая установка по отношению к изучению классических языков древности, сохранившихся в памятниках письменности, определила развитие европейской лингвистики. Однако филологизм как принцип, как нами отмечено, конечно, существовал с древнейших времен: «Как бы далеко вглубь времен мы ни уходили, прослеживая историю лингвистических категорий и методов, мы всюду встречаем филологов. Филологами были не только александрийцы, филологами были и римляне и греки (Аристотель – типичный филолог); филологами были индусы. Мы можем прямо сказать: лингвистика появляется там и тогда, где и когда появились филологические потребности. Филологическая потребность родила лингвистику, качала ее колыбель и оставила свою филологическую свирель в ее пеленах. Пробуждать мертвых должна эта свирель. Но для овладения живой речью в ее непрерывном становлении у нее не хватает звуков»[1].

Одновременно с указанными процессами позитивизм эпохи Нового времени постепенно привел лингвистические исследования к излишней рационализации филологической проблематики, что обусловило возникновение редукционистской модели языка как конвенциональной системы, сформированной на основе общественного договора.

Имея в виду описанные нами процессы, можно выделить две противостоящие друг другу в истории культуры тенденции философско-лингвистической мысли. Известный отечественный ученый-лингвист, ученик М. М. Бахтина, В. Н. Волошинов, работу которого мы процитировали выше, определял эти тенденции как «абстрактный объективизм» (основные представители – Ф. де Соссюр, Ш. Балли и др.) и «индивидуалистический субъективизм» (в лице таких представителей, как В. фон Гумбольдт, А. А. Потебня и др.)[2].

Язык, рассматриваемый как исключительно утилитарное средство коммуникации, – главная составляющая в системе позитивистски ориентированной лингвистики. Истоком этого направления в языковых теориях следует считать рационализм эпохи Просвещения. Именно в это время возникают представления об условности и произвольности языкового знака, намечаются тенденции математизации лингвистических представлений, например, в концепции универсальной грамматики Г. Лейбница (1646 – 1716).  

Совокупность норм и правил, заданная конвенционально и преднаходимая индивидуальным сознанием, – это и есть позитивистски понятый язык, например, в концепции швейцарского лингвиста, основателя «женевской школы», Фердинанда де Сюссюра (1857 – 1913).

Языковая система функционирует по имманентным специфическим законам, которые являются объективно установленными и неизменными по отношению к индивидуальному сознанию. Более того, эти имманентно присущие языковой системе законы не имеют органической связи с творческими мотивами и импульсами: между словом как элементом языковой системы и его лексическим значением нет естественной, органической или художественно-творческой связи: «Индивидуальные акты говорения являются, с точки зрения языка, лишь случайными преломлениями и вариациями или просто искажениями нормативно тождественных форм; но именно эти акты индивидуального говорения объясняют историческую изменчивость языковых форм, которая как таковая с точки зрения системы языка иррациональна и бессмысленна. Между системой языка и его историей нет ни связи, ни общности мотивов. Они чужды друг другу»[3].

Заслугой Ф. де Соссюра перед лингвистической наукой стало концептуальное разграничение таких категорий, как «язык-речь», «язык как замкнутая система форм» и «индивидуальное речевое высказывание». Язык и речь рассматриваются ученым как две стороны одного явления: речь является реализацией языка в процессе коммуникации. Соответственно, если речи, речевому высказыванию отказано в предметном лингвистическом анализе, то, напротив, язык, взятый как абстрактная система вербальных знаков, есть главный предмет лингвистических исследований. Речь – феномен гетерономный, динамически подвижный, меняющийся и субъективно окрашенный. Речевая сфера реализации языка отличается центробежными тенденциями, которые реализуются в форме диалектов, социолектов, профессиональных языков и жаргонов. Язык как знаковая система отличается стабильностью; ему присущи центростремительные тенденции, выражаемые в кристаллизации форм и элементов, нормативной грамматике и присущих всем языковым уровням математически точных законах функционирования.

Приверженцами соссюринаской школы в отечественной лингвистике были такие ученые, как Р. О. Шор, В. В. Виноградов и даже представители полноценных лингвистических направлений – школа Ф. Ф. Фортунатова и «казанская школа» (И. А. Бодуэн де Куртенэ, Н. В. Крушевский).

Противоположностью такому пониманию является возникшее хронологически ранее учение В. фон Гумбольдта (1767–1835). Его концепция языка как энергейи (ἐνέργεια) и эргона (ἔργον) и определила вектор философско-лингвистических исследований новейшего времени, связанных, в том числе, и с христианским богословием и православной философией имени: «Впервые ясно и отчетливо Гумбольдт сформулировал ряд вопросов о природе языка, имеющих непосредственное отношение к обсуждению природы сознания. Так, широко известно его противопоставление языка как деятельности духа (Energeia) языку как законченному произведению (Ergon). Гумбольдт настаивает на том, что язык – это процесс, деятельность. Думается, что это не следует понимать только так, что язык осуществляется в деятельности. Гумбольдтовская трактовка шире – она включает и момент реального осуществления языка в речевой активности или деятельности, но также и то, что само возникновение и развитие языка есть деятельность или обусловлено деятельностью духа. Здесь мы должны быть максимально интеллектуально честными и признать, что и современная наука о языке, тем более позитивистски ориентированная философия языка, почти ничего не может сказать о природе языкотворческой способности человека»[4].

В философии В. фон Гумбольдта описана антиномическая природа языка, который рассматривается как творческая созидательная деятельность (ἐνέργεια), осуществляемая в речевых актах коммуникации между людьми. Это языковое творчество осуществляется по психологическим законам, аналогичным и даже идентичным законам художественно-образного мышления. А результатом языкотворчества является устойчивая система языка (ἔργον) – с уровнями и элементами этих уровней, тесно взаимосвязанными друг с другом: «За влиянием языка на человека, – пишет В. фон Гумбольдт, – стоит закономерность языковых форм, за исходящим от человека обратным влиянием на язык – начало свободы»[5].

Одним из сквозных мотивов в трудах ученого является вопрос о месте языка в духовной жизни человека. В. фон Гумбольдт подчеркивает, что каждый язык несет на себе печать «духа народа» и, одновременно, сам язык участвует в формировании этого духа. Конечно, единство человечества и человеческой природы требует идеи единого универсального языка. Однако каждый язык, по В. фон Гумбольдту, представляет определенную национальную картину мира – особое видение мира. Язык, в силу своего особого морфологического устройства, связанного с членораздельностью, знаковым характером, репрезентативностью, способен объективировать мысль. Каждый национальный язык есть специфический способ видения мира, направляющий коллективное сознание рода, племени, нации и индивидуальное сознание отдельного человека в этом общем родовом ментальном пространстве, в очерченном русле. В. фон Гумбольдт подчеркивает активную роль языка в развитии культуры.

О. Павел Флоренский так описывал эту концепцию: «…в языке все живет, все течет, все движется… …человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовною жизнью, изнутри… Таков тезис, или соцветие тезисов гумбольдтовской антиномии. Напротив, антитезис, или соцветие антитезисов, гласит о монументальном характере языка. Слова и правила их сочетания отдельному лицу даются историей как нечто готовое и непреложное. Языком мы можем пользоваться, но отнюдь мы – не творцы его»[6].

Итак, антиномия языка определяется В. фон Гумбольдтом как энергейя (ἐνέργεια) и эргон (ἔργον). Эти греческие слова ученый использует для обозначения, с одной стороны, оформленной нормативности языковой системы, а с другой – динамической энергии творческого развития языка, которая является причиной его обновления: «Нет индивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нет вселенского языка, который бы не был в своем явлении индивидуальным»[7].

Достаточно широкое распространение и научное признание получило гумбольдтовское учение о «внутренней форме» языка. Под этим термином ученый понимал глубинную языковую структуру, опирающуюся на специфические грамматические и словообразовательные модели, по которым осуществляется процесс непрерывного обновления народной речи.

В. фон Гумбольдт понимал язык как органическую проекцию человеческой мысли и народного духа. Ученый отмечал взаимозависимость языка и мышления в национальных культурах: национальный язык концентрирует в себе самобытную историю народа, а, следовательно, обуславливает формирование мировоззренческих оснований и особой национальной картины мира.

Размышляя над опытом усвоения новых языков, В. фон Гумбольдт приходит к выводу о том, что такой опыт не только расширяет культурный кругозор, но и принципиально изменяет диапазон человеческого бытия, поскольку при изучении новых языков происходит постижение картины мира другого народа.

Таким образом, философия языка В. фон Гумбольдта обосновала связь семантического подхода в изучении языка с опытом постижения культуры, а идея о роли языка в мышлении и познании стала ключевой в неогумбольдтианстве, например, у таких последователей ученого, как А.А. Потебня и Э. Кассирер.

В России А. А. Потебня (1835 – 1891) и представители его лингвистической школы развивали на основе идей В. фон Гумбольдта учение о словесном художественном образе, органически связанном с мышлением и символически его выражающим. Потебнианская концепция понимала слово как живой организм, жизненным центром которого является «внутренняя форма», имеющая тенденцию к реализации в конкретно выраженных словоформах с присущими им лексико-грамматическими значениями.

«Внутренняя форма» слова эксплицирована в его внешней, фонетической, оболочке – именно так актуализируется конкретное лексическое значение. А. А. Потебня психологизировал лингвистическую теорию в ряде отношений.

Предмет апперцепции вызывает в человеческой душе образ, который связан с дорефлективными аспектами сознания, а значит, порождает мифологическое восприятие мира, облеченное в первобытные словесные формы. Слово – органическая проекция образного мышления человека, которое постепенно приобретает специфику членораздельной речи.

Первозданное слово-образ, вступая на исторический путь коммуникативных практик, постепенно утрачивает органическую связь с жизнью природного мира и трансформируется в имплицитную составляющую языка. Коммуникативные процессы погружают такое слово в контексты социального словоупотребления и взаимодействия между людьми.

В результате стершаяся образность («забвение внутренней формы слова») становится основой для новых словоформ и словообразовательных моделей. У слова формируются ряды лексических значений, отдельные аспекты которых уходят в прошлое, устаревают, а другие – становятся доминантными.

Так происходит формирование лексического состава современных языков со стершейся образностью, затемненными или утраченными этимологическими историями и актуализированными утилитарно-прагматическими значениями лексем: «Сначала, при “рождении” слова, оно мотивировано, – удачно описывает потебнианскую модель А. Н. Портнов, – и эта мотивация, закрепленная во внутренней форме слова, продолжает играть определенную роль в сознании, особенно тогда, когда слово используется в поэзии. Затем, по мере своего совершенствования, сознание может пренебречь чувственной опорой, и слово превращается в произвольный, арбитарный знак. Однако в любом случае оно сохраняет связь с чувственным образом, содержит его как бы в сжатом, “сгущенном”, как он выражается, виде и поэтому всегда служит средством апперципирования того содержания, которое связано с речью: нам нет необходимости разворачивать образы, потенциально связанные со словами, в целостные картины, когда мы воспринимаем речь, но в принципе это возможно»[8].

Таким образом, А.А. Потебня последовательно утверждал теорию обусловленности языковой природы мыслительными процессами. Взаимообусловленность языка и мышления реализуется в символических формах художественной речи. Это учение, безусловно, восходило к идеям В. фон Гумбольдта. В России у А.А. Потебни было достаточно много последователей и учеников, в частности, в рамках психологического направления лингвистики.

Совсем неслучайно идеи русского ученого-лингвиста получили развитие в литературной теории поэтов-символистов Серебряного века[9]: «Слово и поэзия признаются Потебней энергиями; – подчеркивал поэт-символист А. Белый, – обе деятельности возбуждают непрерывный процесс преобразования готовых понятий и представлений. Слово и поэзия объединяются и тем, что в деятельности состоят из нераздельного взаимодействия трех элементов: формы, содержания и внутренней формы, или по нашей терминологии – символического образа: та и другая деятельность – триадична. Здесь Потебня приходит к той границе, где начинается уже исповедание символической школы поэзии; русские символисты подписались бы под словами глубочайшего русского ученого: между тем и другими нет коренных противоречий…»[10].

На Западе продолжателем гумбольдтовской линии философии языка был философ-неокантианец Эрнст Кассирер (1874 – 1945). Значение языка в культурном творчестве народа – основная тема философско-лингвистических трактатов этого мыслителя. Развивая данную исследовательскую тему, Э. Кассирер пришел к необходимости конструирования философии культуры как формы символико-мыслительной деятельности человека, получающей выражение в языке.

Центральной проблемой теоретического осмысления в философии культуры, также как у В. фон Гумбольдта и А. А. Потебни, становится взаимообусловленность символической деятельности человека и культуры: «У человека между системой рецепторов и эффекторов, которые есть у всех видов животных, есть и третье звено, которое можно назвать символической системой. Это новое приобретение целиком преобразовало всю человеческую жизнь. По сравнению с другими животными человек живет не просто в более широкой реальности – он живет как бы в новом измерении реальности»[11].

С точки зрения Э. Кассирера, жизнь современного человека формируется различными языками культуры – образами, символами, мифами, культурными кодами: «Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия – части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней лицом к лицу. Физическая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая активность человека»[12].

Первобытный язык был дорефлективным; его формы были средством выражения иррациональной стороны бытия, аффектов, экспрессии и эмоций. Однако с развитием человеческой культуры язык постепенно обретал рефлективный характер. Э. Кассирер выстраивает определенную типологию языков: концептуальный язык, язык эмоций, научный язык, поэтический язык и т.д.

Мыслитель обосновывает в рамках философского дискурса необходимую связь между языком и мышлением: «Критика языка и языковых форм мышления становится интегрирующей составляющей проницательного научного и философского мышления»[13].

Один из ключевых для Э. Кассирера вопрос – вопрос о происхождении языка – был органически связан в его философии с проблемой восприятия пространства, времени, числа. Эти категории также рассматривались процессуально – от архаических представлений пространственно-временных отношений мифологическим сознанием до концептуально-рефлективных форм.

Миф в понимании Э. Кассирера генетически связан с исторической морфологией культуры. Миф является первичным и по отношению к истории, и по отношению к культуре, и даже по отношению к языку: «Не историей народа определяется его мифология, а наоборот, мифологией определяется его история, – или, скорее, она не определяется, а она есть сама его судьба, его с самого начала выпавший жребий... Народ есть его мифология, которая обладает над ним внутренней властью и реальность которой проявляет себя... Через мифологию возникает язык народа... Миф оказывается своеобразной изначальной формой жизни»[14].

Важный момент в кассиреровской концепции мифа: несмотря на то, что миф является первичной формой человеческого мышления, его типологические черты сохраняются в рефлективном типе культуры. Более того, миф – центральная категория человеческого сознания; именно миф исторически обусловливает формирование религиозного, научного, нравственного, эстетического и правового сознания в контексте культуры.

Миф продолжает жизнь в глубинах рефлективного сознания в качестве неосознаваемой, но необходимой и неотъемлемой составляющей. Мифологическая составляющая присутствует во всех формах культуры, влияет на них изнутри; на ее основе созидается система символических форм культурной деятельности и взаимодействия человека с окружающим миром.

Таким образом, философия символических форм Э. Кассирера определила развитие современной философии языка и лингвокультурологии в широком концептуальном диапазоне – от экзистенциализма и фрейдизма до семиотики, структурализма и постструктурализма. Познание посредством символических форм – ключевой принцип кассиреровской философии, в соответствии с которым человеческое мышление обусловлено языковой деятельностью. Эта лингвоориентированная философия, конечно, определила вектор гуманитарного знания всего ХХ века.

В рамках неогегельянства (Б. Кроче, К. Фосслер) особым образом ставилась проблема корреляции языка и культуры. Если для последователей В. фон Гумбольдта язык был средством рассмотрения национальной культуры, то для философов-неогегельянцев эта перспектива переворачивалась: именно в языке они стремились обнаружить «следы» культурного творчества как развития абсолютного духа. К. Фосслер изучал исторические аспекты развития языка в неразрывной связи с культурными контекстами. Для него язык регистрирует динамику изменений культуры с предельной точностью: «…современность есть место, где язык и жизнь встречаются друг с другом, и каждое полное жизни словоупотребление есть, соответственно, современное словоупотребление. В философском понимании слова исследователь языка всегда имеет дело только с языком современности как единственным, который существует»[15].

Безусловно, достижения позитивистской лингвистики и философии языка гумбольдтовско-кассиреровской парадигмы и философии неогегельянства – в имплицитном и эксплицитном виде – использовались представителями русской религиозной философии имени – Г.Г. Шпетом, о. Павлом Флоренским, о. Сергием Булгаковым, А.Ф. Лосевым.

Религиозная философия языка, созданная русскими мыслителями, совершила гносеологический поворот: язык есть не только форма познания окружающего мира, вселенной, истории и культуры, человека, но и символическая форма опыта богообщения и богопознания, а следовательно встречи с Самим Богом: «…не мы говорим слова, но слова, внутренно звуча в нас, сами себя говорят, и наш дух есть при этом арена самоидеации вселенной, ибо все может быть выражено в слове, причем в это слово одинаково входит и творение мира и наша психика… <…> В нас говорит мир, вся вселенная, а не мы, звучит ее голос. <…> Слово есть мир, ибо это он себя мыслит и говорит, однако мир не есть слово, точнее не есть только слово, ибо имеет бытие еще и металогическое, бессловесное. Слово космично в своем естестве, ибо принадлежит не сознанию только, где оно вспыхивает, но бытию, и человек есть мировая арена, микрокосм, ибо в нем и через него звучит мир, потому слово антропокосмично…»[16].

Последователей этого направления философско-лингвистической мысли интересуют не прагматические аспекты развития языка в отношении к человеческому сообществу и культуре, а сакральные истоки самого языка, его Логос. Человеческая культура является производным и вторичным образованием, созидаемым в виде языковой картины мира при помощи символов. Символизм языка проблематизирует вопрос о лексическом значении слова – его логосном и меоническом началах: «Без-чувственная мысль – нормально; это мысль, возвысившаяся над бестиальным переживанием. Без-словесная мысль – патология; это мысль, которая не может родиться, она застряла в воспаленной утробе и там разлагается в гное. <…> Мысль рождается в слове и вместе с ним. Даже и этого мало – мысль зачинается в слове. Оттого-то и нет мертворожденных мыслей. А только – пустые слова; нет позорных мыслей, а только – позорные слова; нет потрясающих мир мыслей, а только – слова. <…> Строго и серьезно, без романтических затей, – бессловесное мышление есть бессмысленное слово. И на земле, и на воде, и на небе всем правит слово»[17]. Г. Г. Шпет, работу которого мы только что процитировали, пожалуй, наиболее фактологично и позитивно мыслящий ученый из этого ряда религиозных философов; он находится ближе к лингвистической традиции В. фон Гумбольдта и А. А. Потебни, чем другие.

А.Ф. Лосев, категорически не принимавший концепции современной ему позитивистской лингвистики, остро критиковал конвенциональные модели и узкорационалистические представления в лингвистической науке. Являясь сторонником идей В. фон Гумбольда и А. А. Потебни, он подчеркивал: «Теории языка и имени вообще не повезло в России. Прекрасные концепции языка, вроде тех, каковы, напр., К. Аксакова и А. Потебни, прошли малозаметно и почти не повлияли на академическую традицию. Современное русское языкознание влачит жалкое существование в цепях допотопного психологизма и сенсуализма; и мимо наших языковедов проходит, совершенно их не задевая, вся современная логика, психология и феноменология»[18].Религиозная философия языка, разрабатываемая о. Павлом Флоренским, А.Ф. Лосевым, о. Сергием Булгаковым действительно была полной противоположностью позитивистской концепции Ф. де Соссюра. Названным мыслителям свойственно расширенное понимание языковых феноменов: отталкиваясь от представлений о рационалистически объективированной «словоформе», они возвышались до категории слова как «органического семени», смысл которого произрастает из дословесного меона и достигает в своем развитии уровня Божественного Логоса. Религиозно-философские и богословские труды этих ученых оказали влияние на формирование в отечественной гуманитарной науке самобытной и оригинальной философско-лингвистической доктрины, истоки которой восходят к святоотеческой традиции. Сегодня уже невозможно не учитывать данный религиозно-философский опыт, так как без него неосуществимо продуктивное развитие не только современной философии языка, но и самой лингвистической науки.

Библиографический список

1. Белый А. Мысль и язык (Философия языка А.А. Потебни) // Логос. М., 1910. Кн. 2. С. 240 – 258.

2. Белый А. Символизм: Книга статей. М., 1910.

3. Белькинд Е. А. Белый и А.А. Потебня (К постановке вопроса) // Тезисы I Всесоюзной конференции «Творчество А.А. Блока и русская культура ХХ века». Тарту, 1975. С. 160 – 164.

4. Булгаков С. Н. Философия имени. СПб.: Наука, 1999.

5. Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб., 1995.

6. Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984.

7. Кассирер Э. Опыт о человеке: Введение в философию человеческой культуры // Проблема человека в западной философии. M., 1988.

8. Лосев А.Ф. Философия имени // Лосев А.Ф. Бытие – имя – космос. М., 1993.

9. Портнов А. Н. Язык и сознание: Основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX вв. Иваново, 1994.

10. Флоренский П.А. Антиномия языка // Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М., 1990. Т. 2.

11. Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты // Сочинения. М., 1989.

12. Cassirer E. Philosophic der symbolischen Formen. Berlin, 1923-1929.

13. Vossler К. Jeist und Kultur in der Sprache. Heideeberg, 1925.