Новый номер журнала «Этическая мысль»
События

Весь номер в формате PDF (1,24 MБ)

 

СОДЕРЖАНИЕ

ЭТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

 

К.-Х. Гренхольм.Теологическая и философская этика

В статье анализируются отношения между теологической этикой и философской этикой и утверждается взаимная дополнительность этих академических дисциплин. Предмет теологической этики как части религиоведения отличается от предмета исследований моральной философии. Ее основная задача – изучение отношений между этическими моделями и религиозными традициями. У христианской этики как критической рефлексии морали внутри христианской традиции могут по-разному складываться отношения с моральной философией. Выдвигая возражения против теории контраста, согласно которой содержание христианской этики совершенно отлично от содержания этических моделей в моральной философии, и против теории тождественности, согласно которой христианская этика не может добавить ничего особенного к этике, автора высказывается в пользу смешанной теории, согласно которой христианская этика может быть связана с моральной философией и, более того, может предложить свой подход к анализу базовых моральных принципов и ценностей.

Ключевые слова:теологическая этика, философская этика, этический контекстуализм, теория естественного права, теория контраста, теория тождественности, смешанная теория, Андерс Нюгрен, Стэнли Хауэрвас, Бруно Шюллер, Джеймс Густафсон

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-5-18

 

А.И. Бродский.О книжниках и лесниках. Этический смысл архи-письма

В статье утверждается, что предпринятое в конце прошлого века Жаком Деррида противопоставление устной и письменной речи является лишь одной из форм выражения двух пониманий функции языка. Согласно первому пониманию, характерному для европейской культуры, основной функцией языка является коммуникация. Согласно второму пониманию, характерному для традиций Ближнего Востока, основной функцией является организация и структурирование мира. Хотя Деррида придерживается второй традиции, он, вслед за европейской лингвистической философией XX в. (философской герменевтикой, структурализмом, лингвистической философией и т. п.), считает, что человеческая субъективность полностью определяется «анонимной» речевой практикой, которую называет Архи-письмом. Однако традиция, на которую опирался философ, сохраняла независимость человека от языка, т. к. соотносила его с творцом и языка и бытия, т. е. с Богом. Этот аспект традиции стал центральным для современника Деррида – Э. Левинаса. Автор считает, что диалог в понимании Левинаса имеет мало общего с «коммуникацией», о которой идет речь, например, в философии языка Хайдеггера, или с «речевыми актами», о которых идет речь в аналитической философии. Речевой акт, имеющий целью воздействовать на собеседника, в корне противоположен этическому признанию Другого, т. к. превращает его в вещь, объект манипуляции. Поэтому диалог у Левинаса предполагает скорее молчаливой «гостеприимство», а не коммуникативное взаимодействие. В статье предпринята попытка продолжить начатую Деррида деконструкцию европейской культуры, дополнив идею Архи-письма этической идеей «абсолютно Другого», лежащей в основе философии Левинаса.

Ключевые слова:язык, речь, письмо, речевой акт, субъект, этика

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-19-30

 

 

ИСТОРИЯ МОРАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ

 

С.Н. Кочеров.Римский стоицизм как соединение этической теории и моральной практики

Представление о том, что сначала возникает теоретическая доктрина, а затем складывается основанная на ней практика, на наш взгляд, не вполне корректно характеризует эволюцию Стои и стоицизма в римский период. Учение, принесенное греческими стоиками в Рим, стало импульсом для появления известного образа мыслей и стиля жизни, но появление Поздней Стои не предшествовало римскому стоицизму, а последовало за ним. Их взаимное влияние было обусловлено тем, что стоическая этика оказалась конгениальна морали римской гражданской общины, что обусловило популярность учения стоиков в Риме. Идеал стоического мудреца наложился на идеал «доблестного мужа» римских преданий, что в итоге привело к появлению в качестве нормативного образца (vir bonus) сначала «достойного человека», затем «мужа добра». Римский стоицизм отличался от греческого тем, что придавал большее значение обязанностям человека перед государством и обществом. В то же время он, как это ни парадоксально, имел более самоуглубленный характер, будучи обращен к моральному переживанию и осмыслению экзистенциальных основ человеческого бытия. При этом в морально-политических реалиях древнего Рима образ «мужественной красоты» стоического учения часто проявлялся не в «искусстве жизни», а в принятии смерти. На наш взгляд, наиболее органично стоическую этическую традицию и мораль римского стоицизма соединил Марк Аврелий, философия которого далеко не так пессимистична, как полагают многие исследователи. В его учении можно найти синтез служения Риму и Миру, умозрительных добродетелей Древней Стои и римских гражданских обязанностей, стоического морализаторства и нравственной практики.

Ключевые слова:Поздняя Стоя, римские добродетели, доблестный муж, муж добра, служение Миру и Риму

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-31-45

 

М.Л. Гельфонд.Проблема смысла жизни в нравственно-религиозной философии Л.Н. Толстого

В статье рассматривается специфика понимания Л.Н. Толстым смысла человеческого существования. Проблема смысла жизни является ключевой в нравственно-религиозном учении великого русского писателя. Вопрос о ценности и назначении человеческой жизни имел для него не только фундаментальный теоретический характер, но и конкретный экзистенциально-практический смысл. Именно утрата последнего стала причиной глубокого духовного кризиса, который оказался катализатором масштабного процесса идейных исканий Толcтого. Их прямым следствием явилось создание им оригинальной системы религиозно-философского синтеза в качестве оригинальной доктрины «истинной жизни». Автор статьи проводит реконструкцию и анализ идейных истоков и категориально-методологических оснований толстовской философии жизни и обнаруживает их в концепте «разумной веры». В ходе осмысления ее предмета и значения автор обращается к классической для европейской философии теме соотнесения истины и блага, что позволяет выявить характерную для нравственно-философских построений Толстого тенденцию к их фактическому отождествлению. Этот прием позволяет Толстому создать гносеологические предпосылки и этико-аксиологические условия, необходимые нашему мышлению для установления универсальной ценности и позитивного смысла человеческого бытия. Тем самым вера Толстого аккумулирует в себе «сознание жизни» и «силу жизни», обеспечивая достоверность и непрерывность существования человеческого Я. В результате относительно самостоятельной задачей настоящего исследования становится определение ключевых особенностей и типологического статуса толстовской версии веры, что позволяет квалифицировать ее как способ непосредственного постижения подлинной сущности жизни и, одновременно, нормативно-практическую стратегию осмысленного и целесообразного человеческого существования.

Ключевые слова:Лев Николаевич Толстой, этика, мораль, религия, философия, смысл жизни, разум, вера, истина, благо

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-46-65

 

Е.В. Демидова.Проблема познания Другого в философии поступка М.М. Бахтина

Статья посвящена проблеме познания Другого в философии поступка М.М. Бахтина. В первой части осуществляется попытка прояснить некоторые неясности и противоречия, связанные с познанием Другого в рамках нравственного поступка, встречающиеся в работах Бахтина, а именно обсуждается противоречие, возникающее между указанием Бахтина на ненужность знания о Другом в процессе совершения этического поступка и его идеями о необходимости понимания Другого, которое невозможно вне познания его. Задача познания Другого возникает только при определенном специфицированном понимании и определении нравственного поступка. Делается вывод о том, что нравственный поступок может иметь различный характер. Если он осуществляется непосредственно, практически автоматически, то никакое глубокое знание Другого нам не нужно. Если же поступок затрагивает сущностные основы человека или же человек находится в сложной ситуации и поступок совершается с полной степенью осознанности, то познание Другого необходимо. Производится рассмотрение действующего Я у Бахтина по аналогии с Я, действующим в соответствии с Золотым правилом морали. Это служит прояснению того, почему Бахтин в эссе «К философии поступка» фиксирует все свое внимание на Я-для-себя, на том, как происходит осознание Я своей единственности в событии бытия, своей участности и, главное, своей ответственности за принятие ситуации, выбор поступка и само «поступление». Делается вывод о симметричности этих действий относительно фигуры Другого, на которого они направлены: и там, и там личность и индивидуальность Другого не имеют значения.

Ключевые слова:Михаил Михайлович Бахтин, философия поступка, Золотое

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-66-76

 

 

О ПРАВЕ ЛГАТЬ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДИСКУССИИ

 

К.Е. Троицкий.Запрет на ложь как условие вечного мира

Дискуссия, которая развернулась в книге «О праве лгать» представляет большой интерес. Небольшое эссе Канта стало лакмусовой бумажкой для обозначения на первый взгляд кардинально различающихся позиций, которые оспаривают друг у друга право на звание этической позиции. В течение своей жизни Кант наблюдал немало ученых диспутов и предлагал свой критический подход в качестве платформы для решения конфликтов и установления мира. Но он не предполагал, что причиной одной из самых ожесточенных полемик в этике может стать его собственное небольшое эссе. В первом разделе статьи представлена попытка продемонстрировать две пары оппозиций, которые просматриваются при обсуждении эссе Канта. Они состоят из двух формальных и двух содержательных подходов. Во втором разделе исследуется место понятий насилия и лжи в работах Канта, а также их связь и отличие запретов на их применение. Наконец, в третьем разделе запрет на ложь рассматривается как важное и необходимое условие для установления «вечного мира».

Ключевые слова:Иммануил Кант, вечный мир, ложь, право, этика

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-77-92

 

Б.С. Шалютин.Мораль, право и ложь

Автор утверждает, что право и мораль дают противоположные ответы на вопрос о допустимости лжи во благо. Это обусловлено фундаментальным различием природы моральной и правовой регуляции поведения. Исследуя генезис права, автор показывает, что оно базируется на рациональных процедурах договора и разрешения конфликта. В силу этого внутри права ложь недопустима ни при каких обстоятельствах, ибо противоречит самой его природе. В понимании морали автор продолжает традицию А. Шопенгауэра, признающего в ней рациональную составляющую, однако обнаруживающего в качестве ее основы и сущности феномен сострадания. Из этого, в частности, следует, что моральная регуляция задается оппозицией добра и зла. При этом добро представляет собой высшую и абсолютную ценность, тогда как оппозиция истины и лжи оказывается хотя и важной, но подчиненной. Таким образом, если в некоторой ситуации поведение, детерминируемое ценностью добра, противоречит поведению, детерминируемому ценностью истины, моральная регуляция допускает возможность лжи. Ложь при этом остается злом, но оказывается наименьшим из зол. Поскольку сферы моральной и правовой регуляции пересекаются, возможны ситуации конфликта между моралью и правом. Для разрешения таких конфликтов следует понимать, что, в отличие от правовых обязательств, которые или есть, или нет, моральные обязательства градуируются по степени, в частности, в зависимости от отношения между субъектами по шкале «ближний – дальний». При этом, согласно аргументации автора, высшие моральные обязательства приоритетны в сравнении с правовыми.

Ключевые слова:мораль, право, ложь, сопереживание, договор

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-93-111

 

М.М. Рогожа.Запрет на ложь в этике поступка. Опыт прочтения эссе И. Канта «О мнимом праве лгать…» сквозь призму философии Х. Арендт

В статье кантовский запрет на ложь анализируется на материале полемики Р.Г. Апресяна и А.А. Гусейнова о природе морали. Возможность различения сфер индивидуальной и общественной морали обусловливает различные подходы к рассмотрению запрета на ложь как фактора морального действия. В статье этико-философские идеи И. Канта рассматриваются сквозь призму социально-политической позиции Х. Арендт. Арендт предложила рассматривать три вектора кантовских рассуждений о «человеческих делах»: род человеческий и его прогресс, человек как моральное существо и цель в себе, люди во множественном числе, целью которых является общительность. Просвещение дает возможность человеку освободиться от предрассудков и следовать Разуму, требования которого задают моральный закон. Моральный закон обязывает человека поступать по долгу, одной из конкретизаций которого и является запрет на ложь. На уровне действия кантовского автономного субъекта запрет на ложь конкретизируется в сознательных усилиях деятеля следовать абсолютному долгу. В ситуации с домохозяином следовать долгу – значит не лгать злоумышленнику о местонахождении друга. Альтернативой этому поступку является признание собственной моральной несостоятельности при любом другом выборе, который неизбежно продиктован склонностью. Однако абсолютный запрет на ложь в предельном своем воплощении устраняет способность деятеля различать добро и зло, снимая с него ответственность и позволяя укрыться за моральным законом. В пространстве человеческого взаимодействия люди выверяют правильность своих действий посредством суждений. В ситуации конфликтующих обязанностей деятель способен осознать все противоречия, вынести суждение и принять ответственность за сделанное, становясь в положение «не-алиби в бытии».

Ключевые слова:Иммануил Кант, Ханна Арендт, ложь, Просвещение, моральный закон, абсолютный запрет, способность суждения, общее чувство, общительность, обязанность

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-112-129

 

Г.Н. Мехед.Моральный абсолютизм и ложь во благо

В данной статье автор рассматривает проблему лжи через призму модельной ситуации, предложенной Кантом в трактате «О мнимом праве лгать из человеколюбия», обсуждение которой в 2008 г. стало катализатором непрекращающейся в российском этическом пространстве дискуссии. В повседневной жизни мы обычно руководствуемся логикой здравого смысла, в рамках которой мы постоянно нацелены на поиск компромисса. Поэтому бывает очень трудно переключиться на другую логику, логику бескомпромиссной морали, когда это необходимо для сохранения морального достоинства личности. Тем не менее демонстрировать бескомпромиссность в повседневной жизни может быть не тактично или даже бессердечно. Поэтому требование Канта и его сторонников говорить правду, и ничего кроме правды, в любой ситуации, даже тогда, когда злоумышленник, преследующий спрятавшегося в вашем доме друга, спрашивает о его местонахождении не соответствует обычным моральным интуициям. Для Канта главной ценностью является внутренняя цельность и моральная автономия субъекта, замкнутого лишь на самого себя, на свое ноуменальное, всеобще-человеческое основание. Краткий экскурс в спецификацию и типологию нормативно-этического абсолютизма, предпринятый автором, позволяет определить позицию Канта и его сторонников как абстрактный абсолютизм. В то же время, по мнению автора, отказ от жесткой позиции абстрактного абсолютизма по проблеме лжи не обязательно ведет к отказу от абсолютизма вообще, что продемонстрировано в рамках анализа альтернативных кантовской нормативно-этических позиций А. Гевирта и Н. Гейслера. В заключение автор касается вопроса о возможности совмещения негативно-абсолютистской и позитивно-консеквенциалистской позиции в рамках единой и непротиворечивой нормативно-этической доктрины.

Ключевые слова:этика, моральный абсолютизм, деонтология, консеквенциализм, ложь, Иммануил Кант, Абдусалам Гусейнов, Алан Гевирт, Норман Гейслер

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-130-143

 

 

КРУГЛЫЙ СТОЛ

 

Феномен универсальности в этике. Участники: Р.Г. Апресян, Д.О. Аронсон,О.В. Артемьева, Е.В. Демидова, Л.В. Максимов, Б.О. Николаичев,А.В. Прокофьев, К.Е. Троицкий

В докладе Р.Г. Апресяна и полемике вокруг него феномен моральной универсальности предстает в различных образах – как характеристика наиболее общего ценностно-императивного содержания различных моральных форм, противопоставляемого партикулярности обстоятельств и конкретных ситуаций, как особенное качество ценностей, обращенных посредством выражающих их требований к каждому, как особенное свойство суждений быть универсализуемыми, т. е. высказываться в предположении, что любой морально вменяемый человек в аналогичных обстоятельствах высказал бы аналогичное суждение. В разных контекстах и в разных интерпретациях универсальность может ассоциироваться с абсолютностью, объективностью, беспристрастностью, даже униформизмом, что, с одной стороны, вытекает из того или иного понимания морали, а с другой – становиться условием отношения к морали. Участники обсуждения стремятся к достижению большей терминологической точности в дискурсе универсальности и в более строгом определении границ понятий, используемых для отображения спектра значений проблемы универсальности. Их точная предметная фокусировка и концептуальная, в рамках этики (т. е. в соответствии с определенным пониманием морали) контекстуализация непременны, поскольку без соотнесения с понятием морали понятие универсальности не может обрести содержательно определенный вид. Как неоднородна мораль в своих проявлениях, так неоднородна и универсальность, по-разному проявляющаяся в разных сферах морали; в различных коннотациях универсальности отражается реальная разнородность и множественность самого этого феномена. Предлагаемые материалы круглого стола могут способствовать актуализирующему переосмыслению проблематики универсальности и ее специальному освоению в исследованиях морали и преподавании этики.

Ключевые слова:универсальность, универсализуемость, мораль, этика, беспристрастность, ценности, императивы, нормативно-дискурсивная коммуникация

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-144-173

Источник iphras.ru


Другие публикации на портале:

Еще 9