Мой доклад посвящен вопросам связи или разрыва между богослужением, молитвой и жизнью. Казалось бы, очевидная вещь: то, что мы говорим Богу — будь то в личной молитве или в богослужении, — должно быть правдой. Однако на деле можно наблюдать разрыв между теорией и практикой, Евангелием и жизнью — и в этом настоящая трагедия пост-византийского православия. Прот. Александр Шмеман, отмечая это, говорил о «разрыве» между богословием и благочестием. Наглядный пример: большинство граждан Украины и России относят себя к христианам одной конфессии, при этом между странами идет война, в обеих странах высокий уровень коррупции, особенно в законодательной и судебной системе, рекордное число абортов, а институциональная церковь, вместо того чтобы быть светом миру и солью земли, «обличать, запрещать, увещать» (2Тим 4:2), сама играет по правилам «мира сего».

Один мой друг[1] недавно заметил: «Чем дольше смотрю на нашу церковную жизнь, тем сильнее ощущение, что она — не о том, что в ней огромное количество каких-то подмен, бессмыслицы, просто нелепости… Пышный культ, упадок нравов, паломничества святынь (да еще и сомнительной подлинности) к верующим, раздача церковных наград кому попало, практически полное отсутствие интереса к слову Божию, к исконному апостольскому Преданию, к элементарным каноническим нормам устройства церковной жизни. И всё это на фоне нежелания правдиво посмотреть на себя и происходящее вокруг, непрекращающегося самолюбования и презрительного поплевывания в сторону тех, кого считают неправильными…»

Проблема здесь, думаю, не собственно в православии, но в институциональной религии большинства как таковой. О том, что проблема не нова, свидетельствует Писание. Давайте прочитаем отрывок из Послания к Римлянам, 2:17-24, заменив слово «иудей» на «православный»:

«Вот, ты называешься [православным], и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научаясь из закона [или из канонов, предания, святых отцов], и уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины: как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? говоря: «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь? гнушаясь идолов, святотатствуешь? Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога? Ибо ради вас, как написано, имя Божие хулится у язычников».

Традиции человеческие затмили библейскую правду, и это случилось не только с нами. Традиции хороши, когда помогают выразить ту или иную истину, то или иное переживание; без них невозможна культура. Разнообразие традиций — богатство. Но когда традициями оправдывается отказ от заповедей или евангельских норм — впору их пересматривать.

Один из примеров: соотношение мирян и духовенства, особенно за архиерейской службой. Подчеркнутое расслоение: в пышности одежд, атрибутах, человекоугодничество, раболепство. Как отмечал в советские годы о. Сергий Желудков[2], если престол кадят трижды, то архиерея — трижды по трижды… При этом за богослужением в той же церкви читают слова Иисуса, сказанные апостолам на Тайной вечере: «Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий. Ибо кто больше: возлежащий, или служащий? не возлежащий ли? А Я посреди вас, как служащий» (Лк 22:25-27).

Lex orandi — lex credendi, любил повторять Шмеман. Правило веры и молитвы — взаимозависимы. Таково же соотношение веры и жизни. Практика церкви формирует сознание верующих, сознание же, в свою очередь, оказывает влияние на практику церкви. Главная практика церкви — богослужение. Что происходит с нашим богослужением?

«Пойте Богу нашему… пойте разумно», – восклицал псалмопевец. Мы же теперь чаще всего ищем в богослужении не разумности, не осмысленности, а некоей «благодатной атмосферы» / «положительной ауры» / «хорошей энергетики». Молитвы и песнопения, звучащие в храме, для многих – не более чем «фон». В лучшем случае это «фон» для личной молитвы, но чаще – для создания и поддержания того, что именуется «молитвенным настроением». Нам нужно состояние «православной медитации», а не разумная служба… И вот, выходя из храма после двух часов такого «молитвенного состояния», мы думаем, что угодили тем Богу или сделали что-то важное для «духовной жизни».

Попробуйте после воскресного или праздничного всенощного бдения поинтересоваться у прихожан, какие мысли им запомнились из канона – занимающего центральную часть утрени. Однажды на рождественской всенощной я попробовал сам почитать праздничные каноны (имея до рукоположения достаточную практику чтения на клиросе). Слог этих канонов таков, что, зная церковнославянский язык, местами понимал только обрывки фраз. Сидя в кабинете, можно было бы разобраться, но во время службы нет возможности остановиться, подумать над предложением, вернуться и перечитать. А каково воспринимать это все на слух, в плотном ритме службы, да еще людям, не изучавшим древние языки и курс богословия?

Ситуация такова, что многие привыкли к такому порядку вещей, считают его единственно возможным и даже не ищут во время богослужения понимания какого-то смысла. Зато все благочестиво, и традиция сохранена. Хотите еще более ужасающий эксперимент? Станьте в притворе после окончания литургии и поинтересуйтесь у выходящих из храма, о чем говорилось в прочитанном на службе Евангелии. Результат удивит, разве что если в проповеди в конце службы это евангельское чтение не пересказывалось… Но тогда у вас есть запасной вариант: спросите, о чем был Апостол!

Блаженный Августин так писал об участии христиан в литургии и связи этого участия с жизнью: «Тому, что вы есть, скажите: Аминь, — и таким образом запечатайте это ответом своим. Ибо вы слышите: Тело Христово, — и отвечаете: Аминь. — Будьте же членом Тела Христова, осуществляемого вашим Аминь… Священнодействуйте то, что вы есть…»[3].

О том, что на народ во время литургии возложена важнейшая функция: отвечать «аминь» на молитвы епископа и пресвитеров, то есть «запечатывать» их слова, утверждая их истинность и действительность, пишет и митрополит Пергамский Иоанн (Зизиулас) в недавно переведенной на русский язык книге «Церковь и Евхаристия»[4]. «Как необходимое условие совершения литургии существует возглас «аминь» — привилегия мирянина, — пишет митр. Иоанн. — Я часто говорю клирикам, когда они торопятся и после своего возгласа добавляют «аминь», что они присваивают себе право церковного народа. Как мирянин не может произносить возгласы, поскольку не является клириком, так и клирик не может произносить «аминь», поскольку очевидно, что это дело народа, таким образом принимающего, подтверждающего и запечатлевающего свое согласие с совершаемым в данный момент».

Но, по свидетельству апостола Павла и по смыслу самого богослужения, для того чтобы люди ответили «аминь», необходимо, чтобы они слышали и понимали слова молитвы, в ответ на которые звучит это «аминь».

Павел пишет в 1 Кор 14:14-18: «Когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода. Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом. Ибо если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет: «аминь» при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке».

Однако у нас теперь, оказывается, можно отвечать «аминь», вовсе не задумываясь о том, что это значит и в ответ на что произносится. Думал ли апостол Павел, что в Церкви Христовой подобное явление не только войдет в привычку но и будет восприниматься как норма?

Что делать? Давайте подумаем вместе. Можно ли научить всех, или хотя бы большинство прихожан, понимать богослужебные тексты как они есть? Уверен — практически невозможно. Для этого необходим не один год насыщенной программы. Можете усадить всех прихожан на три-четыре года за семинарские парты? Да и где взять столько учителей? Сначала надо будет научить тех, кто будет учить, но где взять ресурсы и средства на подготовку кадров?

Можно пойти иным путем: перевести богослужение. Тут возможны разные подходы: от поновления церковнославянского текста с заменой неясных или превратно понимаемых слов и выражений до полного перевода на современный язык. Но только вот в большинстве случаев это не прибавит ясности: ведь для понимания многих наших песнопений нужно хорошо разбираться в священной истории и богословии Церкви…

Но поставим вопрос иначе: нужно ли понимать богослужебные тексты в таком виде, как они есть? За века истории богослужение вобрало в себя много разных напластований, порой сомнительного качества. И речь идет не только о бесчисленных пустопорожних службах святым, составленным в позднейшее время. Так, значительная часть богослужебных текстов Успения Богородицы посвящена пересказу апокрифических сказаний, а в службе Страстей Христовых византийские авторы не удерживаются от осуждения иудеев, как будто лишь они виноваты в Распятии Иисуса…

Есть и еще одна проблема с нашими богослужебными текстами: это то, что в публикации на сайте «Религия в Украине» было названо «кодом сепаратизма»[5]. Если просмотреть богослужебные тексты, используемые в УПЦ, то можно прийти к выводу, что Украины не существует, точнее, что территория Украины — это Россия. Один из примеров: в службе св. равноапостольному князю Владимиру он именуется «российским царем», а жители древнего Киева — «людьми российскими». В большинстве храмов за богослужением стыдливо умалчивают даже название «богохранимой страны нашей», о которой регулярно молятся… Единственное упоминание Украины за богослужением — в титуле Митрополита Киевского и всея Украины, но которого поминают вслед за Патриархом Московским…

Какой можно сделать вывод из всего этого? На мой взгляд, проповедь главного — личностного общения с Богом, верности заповедям и евангельским нормам, — подкрепленную личным примером выступающих от имени Церкви, нужно сочетать с литургической реформой. Почему не выработать особый приходской вариант богослужебного устава, отличный от монашеского? Ведь до сих пор наша Церковь, в отличие, кстати, от греческой, имеет только один – монастырский – вариант богослужебного устава. В древности же были отдельные уставы для городских храмов и соборов, и отдельные – для монастырей. В приходском варианте устава можно было бы добиваться максимально «прозрачного» донесения основных смыслов до максимально широкого круга молящихся… Чтобы служба была действительно разумной и логичной («logike latreia»).

Этим летом я впервые побывал в общине Тезе, где прекрасно организована вовлеченность людей в молитву. Молитва очень простая. Сборник песен Тезе включает строки из псалмов, из некоторых древних или современных молитв на разных языках. Хорошо подобраны короткие отрывки, над которыми можно размышлять. На табло высвечивается номер песни, начинает солист или хор, и все подхватывают. Песни очень короткие, но каждая из них исполняется 7-10 раз, в зависимости от длительности. Всего за службу поется примерно 7-8 песен. Если вспоминать ап.Павла, то это подобно «молоку» для детей — короткие песнопения, которые повторяются по нескольку раз, так что их запоминаешь и они начинают «жить» внутри тебя, создавая настроение. Невольно сравниваешь и с нашей обычной службой — и мне показалось, что наша служба (вечерня и утреня) — это даже не «твердая пища», но очень обильное пиршество, где столько блюд, что просто не хватает сил все попробовать, не то что усвоить… Как на украинском застолье, когда на стол ставят столько блюд, что когда все уже насытились, визуально количество еды на столе не уменьшилось. Так и за нашим богослужением: от изобилия «духовной пищи» в какой-то момент просто «отключаешься» и не ищешь понимания.

В тропаре предпразднства Богоявления поется о том, что Христос «все творение пришел обновить». И апостол Павел пишет о постоянном «обновлении» нашего «внутреннего человека» (2 Кор 4:16), и увещевает христиан преобразовываться «обновлением ума вашего» (Рим 12:2). Так и Церковь, будучи не пыльным собранием древностей, но живым организмом, не может не обновляться и не искать способы выражения и донесения вечных истин о спасительных делах Божиих в таких формах, которые доступны и приемлемы для человека – здесь и сейчас.

Обновление — не значит только упрощение. Нужно ли стремиться всё упростить настолько, чтобы это мог понять «простой человек»? Одна из лекций Ольги Седаковой посвящена опасности посредственности[6]. Оказывается, не только в советские годы от художников, музыкантов, поэтов требовалось писать так, чтобы это понял «простой человек», то есть, не получивший специального образования и, возможно, не отягченный особо тонким слухом. И в Европе, говорит Ольга Александровна, студенты подходят к своим профессорам с этим самым требованием: «Пожалуйста, не завышайте задач, не требуйте от нас слишком многого. Не говорите нам слишком сложного и заумного. Мы обычные, простые люди — не требуйте от нас невозможного. Все должно быть для простых людей».

И вот, если сделать богослужение для «простых людей», то не факт, что эти самые «простые люди» на него массово пойдут. Но и оставлять ситуацию, как есть – нельзя. Мы оказываемся перед дилеммой: опускаться до уровня понимания масс, или ставить планку выше, чтобы подтягивать к ней? На мой взгляд, планка должна быть выше, но не заоблачно выше, а, условно говоря, на одну-две ступени — так чтобы цель была реально достижима. И вместе с этим, если говорить о перспективе литургической реформы, нам нужно думать о том, как расчищать напластования, чтобы раскрывать главные смыслы, соединить молитву и жизнь, чтобы позволить богослужению действительно влиять на жизнь христиан и преображать ее.

Примечания