Путешествие продолжается.
Неподражаемые страницы цикла очерков «Мелочи архиерейской жизни» во многом написаны на орловском материале. Рассказывая о распре, которая возникла между орловским губернатором князем Трубецким и властным архиереем Смарагдом, Лесков вспоминал, как информировал горожан об этой вражде местный остроумец майор Шульц: «На окне домика в один прекрасный день совершенно для всех неожиданно появились два чучела: одно было красный петух в игрушечной каске с золочёными игрушечными шпорами и бакенбардами, а другое – маленький козёл с бородою. Козёл и петух стояли друг против друга в боевой позиции, которая от времени до времени изменялась. Смотря по тому, как стояли дела князя с архиереем, так и устраивалась группа. То петух клевал и бил козла, то козёл давил копытами петуха».
Дом весельчака-майора располагался недалеко от Ильинской площади – известной среди орловцев как «Ильинка». Она была местом, где возвещались указы и производились публичные наказания преступников. Здесь в 1809 году были наказаны и клеймены крепостные графа Каменского, убившие своего жестокого господина. Здесь же перед отправкой на каторгу была сечена плетьми купчиха – прототип главной героини повести «Леди Макбет Мценского уезда».
Протестуя против телесных наказаний, в статье «Оживленная память (государственное учение Филарета, митрополита Московского)» Лесков писал о бесчеловечных расправах над людьми на орловской Ильинке: «Убийце известного изверга графа М. Фед. Каменского дали в Орле сто один кнут, а заподозренных в поджоге этого города били шпицрутенами по 6000 ударов. Конечно, их били мертвых».
Со временем Ильинка стала средоточием торговли. Зерно являлось основным предметом торговой деятельности орловского купечества. В городе и на пристани на берегу Оки было более 250 ссыпных хлебных амбаров. Орловский хлеб поставлялся в Москву и Петербург, в Ригу и другие города. Купцы – «ссыпщики» – были зажиточными людьми. До сих пор в Орле сохранился превосходный каменный дом купцов Серебренниковых, выразительный образ которых представил Лесков в повести «Несмертельный Голован»: «Купцы С. считались, по своему значению, первыми ссыпщиками, и важность их простиралась до того, что дому их вместо фамилии была дана возвышающая кличка. Дом был, разумеется, строго благочестивый, где утром молились, целый день теснили и обирали людей, а потом вечером опять молились. А ночью псы цепями по канатам гремят, и во всех окнах– “лампад сиянье”, громкий храп и чьи-нибудь жгучие слёзы.
Правил домом, по-нынешнему сказали бы, “основатель фирмы”, – а тогда просто говорили “сам”. Был это мякенький старичок, которого, однако, все как огня боялись <...> Тип известный и знакомый, тип торгового патриарха» .Этот “тип торгового патриарха” воссоздан писателем и в драме «Расточитель», и в романе «Некуда», и в трилогии «Отборное зерно».
Имел «и свои ссыпные амбары, и барки» сын купца и продолжатель семейного дела «молодчик Мишенька» в святочном рассказе «Грабёж». «Я орловский старожил, – повествует герой. – Весь наш род – все были не последние люди. Мы имели свой дом на Нижней улице, у Плаутина колодца", – то есть совсем рядом с Ильинской площадью.
«Заразительно весёлой, чисто орловской панорамой» назвал «Грабёж» сын писателя Андрей Лесков. Действительно, в этом рассказе наиболее полно отразилось «орловское происхождение» Лескова, его любовь к Орлу, малой родине; блестящее знание русской провинции, которая была дорога писателю как подлинно корневая основа жизни. Достоверность орловского колорита этой «бытовой картинки» тем более поразительна, что Лесков посещал свой родной город последний раз в 1862 году, память между тем бережно сохраняла все мельчайшие подробности, так что город Орёл также стал одним из «героев» рассказа. Здесь поименованы все орловские храмы, в том числе церкви Покровская и Спасо-Преображенская на Ильинке, церкви Богоявления, Борисоглебская, Никитская...
Провинциальные развлечения: театр – «тогда у нас Турчанинов содержал после Каменского», трактир «Вена»; битвы «бойцовых гусей <...> на Кромской площади»; бои «на кулачки» мещан с семинаристами, которые собирались «или на лёд, на Оке, под мужским монастырём, или к Навугорской заставе; тут сходились и шли стена на стену, во всю улицу. Бивались часто на отчаянность». Писатель в точности воспроизводит не только топографию, но и саму атмосферу старинного провинциального города.
«Грабёж» был задуман как святочный рассказ: «а Вам на декабрь пришлю маленький рождественский рассказ из орловского и елецкого быта», – писал автор В.М. Лаврову, редактору журнала «Русская мысль» 30 октября 1887 года. Согласно канонам жанра действие, происходящее на святки, должно быть занимательным и поучительным, может быть, курьёзным, но обязательно весёлым, со счастливой развязкой, не без вмешательства Промысла Божьего. «На то святки!» – восклицал Лесков в другом своём рассказе «Уха без рыбы».
«По жанру он бытовой, – характеризовал автор рассказ «Грабёж», – по сюжету – это весёлая путаница; место действия – Орёл и отчасти Елец. В фабуле быль перемешана с небылицею, а в общем – весёлое чтение и верная бытовая картинка».
В основе сюжета – характерные мотивы «святочной неразберихи», «святочного снега», света и тьмы. Водевильное происшествие, рассказанное в доказательство парадоксального положения, сформулированного в преамбуле: «как найдёт воровской час, то и честные люди грабят»,– совершается в метельной путанице, в кромешной тьме: «тьма вокруг такая густая, что ни зги не видно, и снег мокрый-премокрый целыми хлопками так в лицо и лепит, так глаза и застилает».
Фарсовые положения и их трагикомическая кульминация – битва в темноте на замерзшей Оке, после которой повествователь и его дядя – степенный елецкий купец, испугавшиеся легендарных орловских воров-«подлётов», с недоумением обнаружили, что и сами стали невольными грабителями, – подготовили ситуацию, о которой сложилось присловье: «Орёл да Кромы – первые воры, а Карачев на придачу, а Елец – всем ворам отец». В народе о таком положении говорят: «Бес попутал».
Однако тёмные силы, сбивающие людей с толку, торжествуют совсем недолго. Ночное недоразумение благополучно разрешается в светлом рождественском финале, так что герой-рассказчик не может не завершить своё повествование восклицанием во славу Божию: «я и о сю пору живу и всё говорю: благословен еси, Господи!»
В то же время все жанровые сцены озорного лесковского рассказа не лишены комизма: например, певческое соревнование по выбору нового дьякона. Насколько же колоритны даже эпизодические фигуры этого «резного, изящного, безудержно весёлого» произведения! Вот, например, как выглядят соревнующиеся в церковном песнопении орловские дьяконы: «Богоявленский дьякон был чёрный и мягкий, весь как на вате стёган, а никитский рыжий, сухой, что есть хреновый корень, и борода маленькая, смычком; а как пошли кричать, выбрать невозможно, который лучше ».Картина певческого состязания не без причины считается настоящей жемчужиной рассказа, а «Грабёж» в целом – комическим шедевром. Во многих сценах рассказ стал не только «весёлым чтением» на Рождество, как задумывал Лесков, но и для самого писателя явился праздником, «отдохновением души, улыбкой, которой разрежается мрак отчаяния».
Но комизм и весёлость рассказа не просто искренние, добрые, сердечные. Это «видимый смех» сквозь «невидимые слёзы»: Лесков показал, что грабёж – не только бытовое преступление, но основа системы чиновничьего и полицейского управления «глохлым» провинциальным городом и всей Россией.Таким образом, рассказ в жанровом отношении не просто комический, а именно трагикомический шедевр Лескова.
Анекдотическое смехотворное недоразумение и даже его драматическая сторона (Мишенька со стыда хотел повеситься, по недоразумению став грабителем-«подлётом», а его маменька от переживаний «так занемогли, что стали близко ко гробу») – разрешаются «святочно», счастливо. Мишенька нашёл своё счастье в «семейной тихости» с хорошей «девицей Алёнушкой»: «и позабыл я про все про истории, и как я на ней женился и пошёл у нас в доме детский дух, так и маменька успокоилась» .
По Лескову, крепкий дом, дружная семья, «детский дух»,истинное благочестие: «Баловства и озорства за мною никакого не было, и к храму Господню я имел усердие и страх» – это реальные человеческие ценности; основа их подлинно народная.
Писатель имел немало поводов для тревоги в эпоху «безвременья», когда «зверство и дикость растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества».Вспоминая об орловском дворянском собрании, доме орловских губернаторов, сатирические образы которых автор представил в «Житии одной бабы», «Умершем сословии», «Смехе и горе», «Мелочах архиерейской жизни», «Юдоли», Лесков писал А.С. Суворину – редактору и издателю ежедневной газеты «Новое время»: «Какие хамы у нас в двор<янских> собраниях и в домах: отчего ни Орёл, ни Воронеж не имеют на стенах этих учреждений портретов своих знаменитых уроженцев? В Орле даже шум подняли, когда кто-то один заговорил о портрете Тургенева; а недавно вслух читали статью “Новостей”, где литературный хам “отделал Фета”. Сколько пренебрежения к даровитости» .
Сам Лесков трепетно относился к увековечиванию памяти о своих великих земляках. В 1893 году – в год 75-летия со дня рождения Тургенева и в 10-ю годовщину со дня его смерти – Лесков обратился в редакцию губернской газеты «Орловский вестник» со статьей под названием «Тургеневский бережок». Писатель первый указал своим землякам место в городе, где следует соорудить памятник Тургеневу, «прославившему свою родину доброю славою во всём образованном мире».
Лесков, великолепно знавший историю города и его достопримечательности, оставил поэтическое описание первой весны Тургенева, рождённого в Орле, и обратил внимание горожан на высокий обрыв над Окой в городском парке, назвав его «тургеневский бережок ». Весна 1819 года, о которой писал Лесков в своей статье, выдалась «недружной»: «снега не вдруг сходили, и грунтовые дороги не сразу поправлялись, а через это дворяне, за бездорожьем, запоздали переезжать в деревню. Не выехала в Спасское и Варвара Петровна Тургенева со своим вторым сыном, которому тогда не было и года. И вот, чтобы “тургеневское дитя свежим воздухом дышало”, крепостная “мамка” и француженка-гувернантка в “красные дни” в “колясочке” привозили его в городской сад, на последнюю дорожку, что на бережку, над самой Окою. Отсюда знаменитое дитя окидывало своими глазами небо и землю, и, может быть, здесь же было бы хорошо поместить памятный знак с обозначением, что в Орле увидел свет Тургенев, пробуждавший в своих соотечественниках чувства человеколюбия».
Лесковский завет был исполнен только в 1968 году в честь 150-летия со дня рождения Тургенева. Живописное место на высоком берегу реки, где стоит памятник писателю и откуда открывается вид на город и тихую Оку, жители Орла, по слову Лескова, называют «тургеневским бережком».
Неподалеку от этого поэтического уголка города мы отыщем место, где когда-то располагался крепостной театр графа Каменского, открытый в 1815 году и печально известный своими страшными порядками. Много жутких легенд ходило в Орле об этом театре-тюрьме, сколько замечательных дарований погибло в его стенах! «Ребёнком, в сороковых годах,–вспоминал Лесков в повести «Тупейный художник», – я помню ещё огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалёванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр. Он приходился где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами:
– Погляди-ка, милый, туда... Видишь, какое страшное?
– Страшное, няня.
– Ну, а что я тебе сейчас расскажу, так это ещё страшней».
Подзаголовок «Тупейного художника» – «рассказ на могиле». На орловском Троицком кладбище рассказывает старая няня – бывшая крепостная актриса – трагическую историю гибели её жениха и о порядках в театре Каменского. Граф был беспощаден в своих требованиях к актёрам. Он внимательно следил за каждым представлением и за малейшие упущения в ходе спектакля жестоко наказывал виновных. Под театром находились мрачные подземелья, где в цепях томились крепостные актёры, которые по вечерам должны были играть на подмостках роли королей и принцев. Особенно тяжела была доля женщин – крепостных актрис. Граф Каменский не делал никакой разницы между своим театром и гаремом. «А мучительства у нас были такие, – повествует героиня, – что лучше сто раз тому, кому смерть суждена. <...> Под всем домом были подведены потайные погреба, где люди живые на цепях, как медведи, сидели. Бывало, если случиться когда идти мимо, то порою слышно, как там цепи гремят и люди в оковах стонут. Верно, хотели, чтобы об них весть дошла или начальство услышало, но начальство и думать не смело вступаться. И долго тут томили людей, а иных на всю жизнь».
Зверства и издевательства, зловещие порядки, установленные «любителем муз» Каменским в его театре, описал также А.И. Герцен в повести «Сорока-воровка».
Не так давно площадь, где когда-то располагался орловский крепостной театр, городские власти сочли уместным переименовать в честь изверга-крепостника. Это место официально называется ныне «площадью графа Каменского».
Годы детства, проведённые «Николушкой» Лесковым в Орле, ярко отразились и в повести «Несмертельный Голован» (« из рассказов о трёх праведниках»).Этого лесковского праведника в народе «прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован– человек особенный; человек, который не боится смерти». На самом деле Голован – «герой великодушия»,человек бесстрашный и самоотверженный – помогал своим землякам, когда в городе началась эпидемия чумы. Он и сам заболел, но сумел излечиться только потому, что отсёк острой косой заражённый «шмат» своего тела и бросил его в речку Орлик. Чума прекратилась, а в народе сложилась легенда, будто Несмертельный Голован пожертвовал собой, чтобы спасти город.
Этого праведника Лесков «прописал» рядом со своим собственным домом: «Мы были с Голованом соседи. Наш дом в Орле был на Третьей Дворянской улице и стоял третий по счёту от берегового обрыва над рекою Орликом. Место здесь довольно красиво» .
Дом, принадлежавший в 1832–1842 годах дворянскому заседателю орловской судебной палаты Семёну Дмитриевичу Лескову – отцу будущего писателя, был высокий, деревянный, на каменном фундаменте. За домом располагались службы, огород, цветник, сад. В 1974 году дом на бывшей Третьей Дворянской улице стал музеем Н.С. Лескова. Монографическая мемориально-литературная композиция посвящена жизненному и творческому пути писателя. В нынешнем году лесковский Дом-музей отмечает своё 40-летие.
Мы можем побывать в рабочем кабинете писателя, тщательно воссозданном в музее по фотографии, сделанной 5 марта 1895 года – в день смерти Лескова. Кабинет отразил не только вкусы, пристрастия, но и сам характер своего хозяина. «Я вошла в комнату, которая сразу показалась мне похожей на Лескова – пёстрая, яркая, своеобразная,–вспоминала современница писателя Л.И. Веселитская (В. Микулич). Л. Гуревич в очерке «Из воспоминаний о Н.С. Лескове» воспроизводит подробности интерьера этой «пёстрой» комнаты: «Многочисленные старинные часы, которыми была установлена и увешана его комната, перекликались каждые четверть часа... Бесчисленные портреты, картины в снимках и оригиналах, огромный, длинный и узкий образ Божьей Матери, висящий посреди стены, с качающейся перед ним на цепях цветной лампадою– всё это пестрело перед глазами со всех сторон, раздражая и настраивая фантазию. Красивые женские лица, нежные и томные, а рядом с ними– старинного письма образ или картина на дереве– голова Христа на кресте, в несколько сухой манере ранних немецких мастеров. Гравюры с картин французских романтиков и между ними фотография с суровой и резкой картины Ге “Что есть истина?”. На столах множество разноцветных ламп, масса безделушек, оригинальные или старинные резаки, вложенные в наиболее читаемые книги: последние сочинения гр. Л. Толстого, “Жизнь Христа” Ренана. Отдельно в маленьком футляре простое, всё испещрённое отметками и заметками Евангелие... »
«И казалось мне,–передавала своё впечатление Л.И. Веселитская, впервые оказавшаяся в комнате Лескова в 1893 году, – что стены её говорят: “... поработано, почитано, пописано. Пора и отдохнуть”. И часы всякого вида и размера мирно поддакивали: “Да, пора, пора, пора...” А птица в клетке задорно и резко кричала: “Повоюем ещё, чёрт возьми...” »
За год до смерти писателя художник Валентин Серов написал портрет Лескова. Это изображение мы встретим в лесковском музее, а оригинал картины находится в Третьяковской галерее в Москве. «Был у меня Третьяков и просил меня, чтобы я дал списать с себя портрет, для чего из Москвы прибыл и художник Валентин Алек. Серов,–делился Лесков с критиком М.О. Меньшиковым 10 марта 1894 года. – <...> Сделаны два сеанса, и портрет, кажется, будет превосходным».
Близко знавших писателя людей поразило сходство Лескова с его портретом: «Слов нет, превосходен портрет работы Серова! Но на нём Лесков больной, истерзанный своими “ободранными нервами” да злою ангиной... Но и тут глаза жгут, безупречное, до жути острое сходство потрясает... »
Орловец Александр Бельский сложил о своём великом земляке безыскусственные, но искренние строки:
Дух вырос беспримерный
У тихих окских волн,
Своим осмыслен временем
Наполовину он.
С неправдой социальной
Художник был в борьбе.
Когда левшу писал он,
Писал он о себе.
Рассказчик очарованный,
Великий фантазёр,
Он и волшебник слова,
И слов гипнотизёр.
А силы в нём такие,
И в нём талант такой –
Талант любить Россию,
Любить народ родной.
К новым дорогам
Наша заочная экскурсия прошла по лесковским местам губернского Орла. Однако «орловские материалы» в творчестве писателя настолько обильны, что он «расселил» множество своих персонажей по всей Орловщине. Читая произведения Лескова, мы можем мысленно посетить приокские места и даже составить «адресную книгу» лесковских героев, жизнь которых связана с орловской землёй – «малой родиной» писателя. Читателя ждут новые маршруты и увлекательные путешествия в мир жизни и творчества Николая Семёновича Лескова.