Византийские богослужебные тексты, которые употребляются в Православных Церквях, являются для интересующегося историей христологии настоящим сокровищем. Они как нельзя лучше передают тайну Боговоплощения, отражая при этом различные богословские споры, имевшие место в Церкви в первом тысячелетии.

Византийская гимнография затрагивает христологические темы в разных обстоятельствах: прежде всего речь идет о рождественско-богоявленском цикле, сосредоточенном на тайне единения Божества и человечества во Христе и девственного материнства Пресвятой Богородицы. Кроме того, речь идет о богослужениях Страстной седмицы и Пасхи, а также воскресном богослужении, которые, в соответствии с представлением о communicatioidiomatum (обмене свойств между природами единого Господа), говорят о страданиях Бога и обожении человека. Православная христология прекрасно передана и в стихирах Божией Матери – богородичнах Октоиха, собрании богослужений каждого дня недели, распределенных на восемь гласов, или Триоди Великого Поста и Пасхального периода. Богородичны на воскресных вечернях даже называются «догматиками», поскольку они передают учение о Боговоплощении; в них особенно сильно чувствуется отголосок христологических споров.

В данной статье рассматриваются три характеристические черты византийской гимнографии: влияние святителя Григория Богослова, важность вероопределения Халкидонского собора 451 г. и наследие неохалкидонского синтеза. Впрочем, эти особенности относятся к византийской христологии в целом, а не только к ее богослужебному выражению. Мы выбрали эти три пункта, так как они представляются нам константами, присущими наиболее важным и торжественным богослужебным текстам с христологическим содержанием независимо от времени их составления (изредка ранее второй половины первого тысячелетия) или авторства, что не исключает наличие других особенностей.

Григорий Богослов – не единственный отец Церкви, вдохновивший византийских гимнографов, однако он, безусловно, является наиболее часто цитируемым в их произведениях. Таким образом, то, что замечательный эллинист из Лувенского университета Ж. Норэ говорит о византийской церковной литературе в целом, можно применить к греческой гимнографии в частности: занимаясь изданием творений отцов Церкви для престижной коллекции Corpus Chrstianorum , он пришел к выводу, что святитель Григорий Богослов является самым цитируемым автором в Византии[1]. Такую степень влияния можно объяснить двумя причинами: во-первых, большой популярностью праздничных ( Or . 38-41) и богословских слов ( Or . 27-31) святителя Григория; во-вторых, тем, что Назианзин (так Григория Богослова часто называют в исторических текстах и в исследовательской среде, по городу Назианзу, где он начинал свое церковное служение и где его родной отец был епископом) является одним из первых церковных авторов, введших в употребление молитву, обращенную непосредственно ко Христу[2]. Можно также добавить, что Богослов (так называют святителя Григория с начала пятого века) со времен Халкидонского собора является одним из авторитетов, к чьему мнению обращались наиболее часто во время христологических споров, в частности, такие неохалкидонские богословы, как Леонтий Византийский, император Юстиниан и, в особенности, Максим Исповедник. Максим, несомненно, занимает важное место в византийской гимнографии, ему православное богослужение обязано наличием выражений, свойственных Ареопагитскому корпусу.

Двойственность природ и единство ипостаси Христа – халкидонская формула тайны Боговоплощения – являются лейтмотивом византийских христологических гимнов. Реальность и полнота каждой из двух природ часто представлены в них терминами, заимствованными из творений Григория Богослова, направленных против Аполлинария Лаодикийского, или из его гомилий на великие праздники. Однако в них также слышится отголосок усилий «неохалкидонской» христологии показать отсутствие противоречия между учением о физической двойственности воплощенного Слова и наследием святителя Кирилла Александрийского (который описывал единство богочеловечества Христа между прочим и выражением «единая воплощенная природа Бога Слова»). Следствия борьбы Максима Исповедника с моноэнергизмом и монофелитством и борьбы Иоанна Дамаскина с иконоборцами за реальность Боговоплощения также хорошо вписались в византийское богослужение. Данная статья предлагает тому несколько иллюстраций, однако не претендует на полноту списка текстов.

Содержащееся в статье специальное напоминание об эволюции догматических формул и возникавших в истории спорах не должно заставить читателя забыть об особом характере упоминаемых сочинений. В действительности они являются не учеными трактатами, а выражением веры и благочестия многих поколений христиан, передававших через них восхищение и признательность за великую любовь Бога, проявившуюся в воплощении Его Сына, Его крестной смерти и воскресении. В данном случае Христос является не предметом исследования, а поклоняемым Господом, к Которому обращаются с благодарением и молитвой. Для византийского богослужения Христос – Спаситель рода человеческого, Тот, Кто, будучи Богом и Создателем всего, в порыве бесконечной благости вочеловечился, желая восстановить изначальное единство между Божеством и человечеством, существовавшее между Первообразом и Его образом. Став совершенным человеком, предвечное Слово восстановило образ Божий в человеке, победило смерть собственной крестной смертью, Своим воскресением проложило путь к воскресению из мертвых для всякой плоти. Христос – один из Божественной Троицы, ставший по любви к творению одним из нас, людей. Именно эта тайна Божией любви – человеколюбие или филантропия, как она называется на греческом языке богослужений, – находится в центре византийской гимнографии и православной христологии в целом.

I. Влияние святителя Григория Богослова

Наиболее торжественная часть двух важнейших служб богослужебного круга, рождественской и пасхальной, – состоящий из восьми песен канон утрени – начинается цитатами из Григория Богослова. Уже только это показывает, насколько творчество святителя увлекало византийских гимнографов и влияло на них.

Канон утрени Рождества (25 декабря) начинается следующими словами: «Христос раждается, славите: Христос с небес, срящите: Христос на земли, возноситеся. Пойте Господеви, вся земля[3], и веселием воспойте, людие, яко прославися» (ирмос песни 1). Это буквальная цитата (за исключением последних слов) из начала Слова 38 «На Богоявление» Григория Богослова. Эта гомилия, произнесенная по случаю Рождества-Богоявления, входит в состав четырех праздничных слов Назианзина (38-41), впоследствии широко использовавшихся в византийском богословии и гимнографии. Их популярность объясняется, в частности, тем, что они читались в церквях и особенно монастырях на литургии часов (утрене). Из этих четырех слов особенно ценилось Слово на Богоявление: его цитировала большая часть участников христологических споров. Другой пример использования этого слова в православном рождественском богослужении – великолепный отрывок из его параграфа 2: «Бесплотный воплощается. Слово отвердевает. Невидимый становится видимым, Неосязаемый осязается. Бездетный начинается. Сын Божий делается сыном человеческим[4]». Его мы обнаруживаем в службе вечерни 26 декабря: «Како изреку великое таинство? Безплотный воплощается, Слово одебелевает, невидимый видится, и неосязаемый осязается, и безначальный начинается. Сын Божий сын человечь бывает». Гимнограф не нашел иного способа воспеть неизреченное таинство воплощения Слова кроме как процитировать Григория Богослова.

Слово 38 также известно тем, что Григорий называет в нем Христа «сугубым» (διπλοῦς), то есть двойным[5], поскольку совершенное Божество в нем соединено с совершенным человечеством. Это прилагательное, употребляющееся и в других произведениях Богослова[6], пользовалось большим успехом в халкидонской христологии; оно встречается во многих богослужебных гимнах, в частности, в песни 1 канона на повечерии шестого гласа и на утрене 27 декабря, в день памяти святого первомученика и архидиакона Стефана (седален по втором стихословии), а также в воскресном богородичном догматике восьмого гласа.

Другое выражение Григория Богослова, на этот раз взятое из Слова 29, третьего о богословии, вошло в ряд важных текстов византийского богослужения: «Ибо было, когда этот, тобой ныне презираемый, был выше тебя. Ныне он человек, а был и несложен. Хотя пребыл и тем, чем был Он, однако же восприял и то, чем не был[7] ». Эти последние слова часто цитируются в рождественском богослужении, например, в первой стихире на «Господи, воззвах» вечерни Рождества. Кроме того, эта цитата встречается у Феодорита Кирского[8], Леонтия Иерусалимского[9], а также у противника Халкидонского собора Севира Антиохийского[10].

Канон пасхальной утрени также начинается цитатой из Григория Богослова: «Воскресения день, просветимся, людие, Пасха, Господня Пасха…» (ирмос песни 1). Первые слова этого ирмоса заимствованы из Слова 1 «На Пасху и о своем промедлении» (русские издания помещают эту гомилию под номером 2). Начало Слова 1 звучит так: «Воскресения день – благоприятное начало. Просветимся торжеством и обнимем друг друга. Скажем: братья, и ненавидящим нас (Ис 66:5), особенно тем, которые из любви что-нибудь сделали или потерпели. Уступим все Воскресению; простим друг друга[11]…» Оно вдохновило еще один знаменитый гимн православного пасхального богослужения – последнюю часть стихир Пасхи: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем. Рцем, братие, и ненавидящим нас, простим вся воскресением, и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых… »

Следует отметить догматик восьмого гласа: «Царь Небесный за человеколюбие на земли явися, с человеки поживе: от Девы бо чистыя плоть приемый и из Нея прошедый с восприятием; един есть Сын, сугуб естеством, но не Ипостасию. Темже совершенна Того Бога и совершенна Человека воистинну проповедающе, исповедуем Христа Бога нашего». Выражение «из Нея прошедый с восприятием» (ἐκ Παρθένου γὰρ ἁγνῆς, σάρκα προσλαβόμενος καὶ ἐκ ταύτης προελθὼν μετὰ τῆς προσλήψεως) является свободной цитатой из Слова 38[12] Григория: «…однако же произошедший есть Бог с воспринятым – единое из двух противоположных (προελθὼν δὲ Θεὸς μετὰ τῆς προσλήψεως, ἓν ἐκ δύο τῶν ἐναντίων)». «Сугуб естеством, но не Ипостасию» – это, несомненно, отсылка к Посланию 101[13], самому известному из трех христологических писем Григория Богослова, в котором, предлагая инверсию тринитарных понятий в христологии, Богослов утверждает, что, по количеству, природ во Христе две, «Божественная и человеческая»; Христос, – говорит он, – есть ἄλλο καὶ ἄλλο, а не ἄλλος καὶ ἄλλος, в противоположность тому, что имеет место в Троице, единой по естеству, но троичной по ипостасям. Однако следует отметить, что выражение «ипостась», применяемое ко Христу, является наследием Халкидонского собора, а не Григория Богослова, который, предлагая инверсию тринитарных понятий в христологии, тем не менее избегал явного использования термина «ипостась» в учении о Боговоплощении.

 Наконец, говоря в более общем плане, необходимо отметить ту важную роль, которую Григорий Богослов сыграл в распространении молитвы, обращенной непосредственно ко Христу. Самые древние христианские молитвы обращены к Отцу «именем Сына и Святого Духа», как говорит Иустин Философ[14]. Митрополит Иларион (Алфеев) отмечает отсутствие упоминания о молитве, обращенной к Христу, в «153 главах о молитве» Евагрия Понтийского и полагает, что этот вид молитвы в конце IV века не был распространен[15]. Все евхаристические молитвы того времени обращены к Отцу, как, впрочем, и в наши дни. Единственная литургия, обращенная к Христу, совершается Коптской Церковью, а ее авторство приписывается Григорию Богослову[16]. Творчество Назианзина, в особенности его поэзия, содержит множество молитв ко Христу. Оно, безусловно, вдохновило византийских гимнографов. Сегодня православное богослужение (за исключением, конечно же, евхаристической молитвы) преимущественно включает в себя прошения, обращенные к Господу Иисусу, что отличает его от латинского богослужения, более сконцентрированного на Боге Отце (о чем свидетельствует классическое заключение латинских молитв «per Christum Dominum nostrum»), хотя и в нем встречаются молитвы, обращенные ко Христу. Согласно митрополиту Илариону (Алфееву), «христоцентричность молитвы Григория позволяет нам назвать его основателем Иисусовой молитвы, которая с V века станет сердцем монашеской жизни»[17].

II. Халкидонский собор 451 г.

В числе гимнов православного воскресного богослужения существует одна категория, всецело посвященная воплощению Слова Божия. Речь идет о догматиках – восьми стихирах, соответствующих восьми гласам еженедельного богослужения, которые поются по окончании псалмов на «Господи, воззвах» на воскресной вечерне (также они повторяются в пятницу вечером, на вечерне субботы). Эти стихиры догматического содержания возвеличивают Божественное материнство Девы Марии. Они содержат основные формулы православной христологии и главные мессианские образы Ветхого Завета. Время написания и авторство этих догматиков в точности не известны. Предание приписывает их преподобному Иоанну Дамаскину.

Все догматики византийского Октоиха в точности следуют учению Халкидонского собора о двойственности природ и единстве ипостаси, однако, делая акцент на Божественном материнстве Марии и прямо именуя Ее Богородицей, не боятся прибегать к некоторым образам антиохийской христологии, особенно к тем, которые были дороги Феодориту Кирскому. Так, догматик первого гласа представляет Марию как «храм Божества», догматик третьего гласа подчеркивает неизменный характер (μηδαμῶς ὑπομείναντα τροπήν) рождения Христа по человечеству, что напоминает название и основную тему диалогов «Эраниста» Кирского епископа, реабилитированного на соборе 451 года.

«Всемирную славу, от человек прозябшую и Владыку рождшую, небесную дверь, воспоим Марию Деву, безплотных песнь и верных удобрение. Сия бо явися небо и храм Божества; Сия, преграждение вражды разрушивши, мир введе и Царствие отверзе: Сию убо имуще веры утверждение, Поборника имамы из Нея рождшагося Господа…» (догматик первого гласа). Образ «храма Божества», который в эпоху Халкидонского собора применялся к Самому Иисусу Христу такими восточными богословами, как Феодорит Кирский и Ива Эдесский, до них уже использовал Ориген[18]. Как известно, радикальное представление о Христе как храме Божества, являющееся центральным в послании к Марию Персу, приписываемом Иве, стоило ему осуждения в деле о трех главах на II Константинопольском соборе 551 года. Ранее Григорий Богослов проявлял сдержанность в использовании образа храма Божества применительно к Господу: он предпочитал рассматривать «две [природы] как единого Бога»[19]. Тем более интересно видеть, что византийская гимнография сохраняет образ храма Божества, но применяет его не только ко Христу, но и к Его Матери. Византийские гимнографы усвоили урок константинопольских богословов начала VI века, стремившихся представить Халкидонский собор как результат учения Кирилла Александрийского и того, что было правильного и хорошего в антиохийской христологии.

В догматиках подчеркивается сохранение свойств каждой из двух природ Христа – излюбленная тема папы Льва Великого и отцов Четвертого Вселенского собора. Догматик третьего гласа особенно выразительно передает желание защитить наследие халкидонской веры: «Како не дивимся Богомужному рождеству Твоему, Пречестная? Искушения бо мужескаго не приемши, Всенепорочная, родила еси без отца Сына плотию, прежде век от Отца рожденнаго без матере, никакоже претерпевшаго изменения, или смешения, или разделения, но обою существу свойство цело сохраншаго. Темже, Мати Дево Владычице, Того моли спастися душам православно Богородицу исповедающих Тя». Разве это не прекрасное изложение в кратком виде вероопределения Халкидонского собора и умиротворенный отголосок христологических споров первой половины V века?

III. Урок «неохалкидонской» христологии 

На Востоке рецепция Халкидонского собора, одобрившего христологическую формулу Папы Льва Великого, проходила нелегко. На протяжении более столетия друг другу противостояли три христологические формулы, порой разделяя христианский мир самым радикальным образом: тогда как одни исповедовали «две природы в двух ипостасях», следуя святому Льву и Халкидонскому собору, другие предпочитали придерживаться более древней формулы «две природы из двух ипостасей», наконец, третьи принимали только Кириллову формулу «единая природа Бога Слова воплощенная». В первой половине VI века неохалкидонское богословие старалось показать, что следует не привязываться к словам и формулам, а искать в них подлинный смысл; эти формулы менее противоречивы, чем некоторым кажется. Неохалкидонские авторы хотели примирить разделившихся христиан с наследием Халкидонского собора, который они считали вполне согласующимся с учением Кирилла Александрийского.

Эти усилия по примирению, объяснению и даже популяризации Четвертого Вселенского (Халкидонского) собора 451 года выражались не только в проповеди и написании богословских трактатов, но также в богослужении. Рецепция халкидонской христологии наложила отпечаток на молитву Православной Церкви. Византийское богослужение – замечательный свидетель этого процесса.

Один из самых замечательных гимнов православного богослужения приписывается императору Юстиниану, чье богословское творчество составляет сердцевину неохалкидонского синтеза. Речь идет о тропаре «Единородный Сыне», который в настоящее время поется за каждой Божественной литургией: «Единородный Сыне и Слове Божий, безсмертен Сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый, Един Сый Святыя Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас». В этом гимне выражение «Един Сый Святыя Троицы» («Один из Святой Троицы») употреблено в качестве субъекта страдания и смерти, что в начале VI века вызывало в халкидонских кругах Рима и Константинополя оживленные споры. Такой «теопасхитский» способ выражения, приписывающий Самому Богу Слову то, что strictosensu относится к воспринятому Им человечеству, в силу взаимопроникновения двух природ в единой ипостаси, должен был показать противникам Халкидонского собора, что физическая двойственность Христа никоим образом не противоречит Его единству как субъекта. Выражение «один из Троицы пострадал», восходящее к «Томосу к армянам» Прокла Константинопольского[20], вызвав в VI веке споры (по инициативе, в частности, «скифских» монахов) и даже будучи неоднократно осужденным, в конце концов было принято в Риме и на Востоке.

С тех пор «теопасхитский» язык был полностью усвоен византийской гимнографией, которая, не колеблясь, говорит о смерти и страданиях Бога, особенно в богослужениях Страстной седмицы и Пасхи. Так, в Великую Пятницу: «Солнце померче, не терпя зрети Бога досаждаема, Егоже трепещут всяческая» (антифон 10). Или еще: «Велие чудо, яко Создатель мира в руки беззаконных предается, и на древо возвышается Человеколюбец, да яже во аде узники свободит, зовущия: Долготерпеливе Господи, слава Тебе» (стихиры на вечерне Великой Пятницы). В этих же стихирах: «На древе видящи висима, Христе, Тебе всех Зиждителя и Бога, безсеменно Рождшая Тя вопияше горько: Сыне Мой, где доброта зайде зрака Твоего? Не терплю зрети Тя неправедно распинаема. Потщися убо, востани…» и «Днесь Владыка твари предстоит Пилату, и Кресту предается Зиждитель всех».

Такая эллиптичность речи, приписывающей Божию Слову страдания, смерть и воскресение, которые претерпела воспринятая Им человеческая природа, стала естественной для православного богослужения, стремящегося подчеркнуть ипостасное единство Божества и человечества в едином Христе. В этом плане византийская гимнография в полной мере усвоила христологию Кирилла Александрийского, но через неохалкидонских богословов, выработавших превосходный синтез александрийской мысли и учения святого Льва Римского, а также собора 451 года и положительного вклада антиохийских богословов.

Заключение 

Византийское богослужение говорит о Христе через призму многовекового опыта молитвы и поисков способа наилучшим образом выразить парадокс «взаимопроникновения» (если использовать термин Григория Назианзина) Божества и человечества в едином Господе. Византийская гимнография запечатлела эволюцию христологического догмата с апостольского времени до победы над иконоборчеством, включая вероопределение Халкидонского собора и усилия неохалкидонцев примирить враждующие стороны.

Тайна рождения без отца от Девы Рожденного прежде всех веков от Отца без матери упоминается за каждым важным богослужением Православной Церкви в небольших гимнах (их длина не превышает трех строк), называемых богородичнами или, когда они изображают плач Марии у креста Ее Сына, крестобогородичнами. Они показывают, насколько образ Христа неотделим от образа Его Матери, что отражено на иконах, наиболее древние и наиболее чтимые из которых представляют Спасителя на руках Марии. Богородица – Та, благодаря Которой стало возможным восстановление единства между Божеством и человечеством посредством воплощения Предвечного Слова. Она есть исполнение пророчеств и главный свидетель любви Бога к людям, Его человеколюбия, которое многословно воспевается в византийском богослужении, словно для того, чтобы не дать нам забыть, что милосердие Творца к Своему созданию не знает границ.