Предисловие

Личность митрополита Вениамина (Федченкова) хорошо известна большинству верующих Русской Церкви. Главным образом, несомненно, известны его многочисленные книги, где автор излагает и свой личный духовный опыт, и воспоминаня о многих подвижниках благочестия, и свои мысли на различные аскетические и богословские темы. В предисловиях к этим книгам обычно изложена краткая (или более пространная) биография владыки Вениамина. Что часто обращало при этом внимание – это крайняя скудость биографических данных о его архиерейском служении в США. Между тем, американский период – самый долгий в его служении (14 лет – дольше, чем югославский, чехословацкий и парижский вместе взятые). Будучи клириком Патриарших приходов в США и служа в храме, где служил когда-то владыка Вениамин (а, по некоторым устным свидетельствам, возможно, он и проживал у в этом храме какое-то время), автор данной статьи естественно хотел узнать подробнее о том, как владыка подвизался в Америке и что здесь вообще происходило в церковной жизни в то время. Идея этого исследования, таким образом, возникла еще в 2003 году, когда тогдашний настоятель Свято-Никольского храма г. Байон (штат Нью-Джерси) (ныне покойный) протоиерей Александр Креницкий сообщил автору этих строк указанные выше сведения. К сожалению, по разным причинам, начало работы откладывалось и вплотную приступить к исследованию удалось лишь в 2010 г. Первое, с чем пришлось столкнуться, - разрозненность и немногочисленность письменных источников и архивных материалов. В кафедральном Свято-Николаевском Соборе г. Нью-Йорка существуют лишь архивы за 1945-47 гг., самые ранние архивы (1933-35 гг) в свое время «перекочевали» в канцелярию Православной Церкви в Америке в г. Сайоссет. «Военный период» в архивах отсутствует полностью. Сохранилась также переписка митрополита Вениамина личного характера с Л. Надежиной, хранящаяся в библиотеке конгресса США. Отрывочные данные можно обнаружить в архивах А.Л. Казем-Бека в Колумбийском университете. Совсем немного осталось живых свидетелей того времени. Одна из них – Ольга Николаевна Штембер, семья которой жила на Серафимовском подворье (домовой храм митрополита Вениамина) и которая много помнит сама и что-то усвоила от своих родителей.

В литературе исследований на эту тему известно совсем немного. В самое последнее время появились два интересных исследования: А.А. Кострюкова[1]и Р.Ю.Просветова[2], где подробно использованы материалы архивов ГАРФ и частично ОВЦС. Еще слышно о дневнике митрополита Григория (Чукова), где подробно излагается впечатление о состоянии жизни епархии в 1947, во время визита владыки Григория в США. Надеемся, что данные этого дневника будут вскоре опубликованы[3].

***

Отзывы о деятельности владыки Вениамина до сих пор существуют самые разноречивые. Общеизвестны похвальные данные, содержащиеся в предисловиях книг митрополита, написанные проф. А.К. Светозарским. Старые прихожанки прихода святителя Николая в Байоне до сих пор говорят о редком смирении владыки. О.Н. Штембер, 1927 г.р.. жившая в помещении домового храма владыки, вспоминает: «совсем особенный человек. Очень духовный».

В то же время ныне покойный протоиерей Феодор Ковальчук, бывший секретарь епархии и заставший еще время митрополита Вениамина, так говорил пишущему эти строки (наша беседа состоялась в 2003 г.): «Я не думаю, что он был успешен (I don’t think he was successful). У него была странная концепция: христианин не может быть настоящим верующим, если он не претерпел гонений за свою веру. Пусть нас отовсюду выгонят – будем служить по подвалам. Если бы он оставался здесь до нынешнего времени, у Патриархата вообще бы ничего не было».

В статьях А.А. Кострюкова, со ссылкой на отчеты митрополита Григория (Чукова) и Л. Парийского, также изложены весьма негативные отзывы о деятельности митрополита Вениамина[4].

Итак, мы видим, что имеется достаточно данных для размышления и причин для попытки разобраться в том, что же все-таки происходило в то время и каковой явилась деятельность владыки Вениамина.

Если писать, например, о литературном творчестве С. Есенина и не упоминуть о его любви к Родине, то работа эта, по определению, будет неудачной. Если главная цель деятельности и основные характеристики личности выпущены, то исследование не окажется объективным. Главная цель пребывания владыки Вениамина в США состояла в восстановлении общения православных русских верующих людей с Матерью-Церковью. Видел он выполнение этой задачи, главным образом, в том, чтобы наладить мир с существующей епархией. Он рассматривал свое положение экзарха как вынужденное, временное. Он готов был уступить, лишь бы сохранить мир. Важнейшей особенностью личности владыки была его внутренняя, духовная направленность. Он старался создать молитвенную обстановку вокруг себя, в сложных случаях советовался со старцами, прибегал к «сорокоустам» (служению литургии 40 дней подряд), чтобы узнать волю Божию[5]. Таковая духовная направленность имела и обратную сторону: владыка Вениамин был человеком мягким, нерешительным, не всегда разбирался в людях, был наивным, увлекающимся. Отсутствие твердости и решительности, подчас столь необходимых в административной работе, вероятно, приводило порой к серьезным срывам и неудачам в его и так крайне нелегкой миссии. Нам представляется, именно этим можно объяснить различные, иногда полярные отзывы о его деятельности, с которыми нам еще предстоит встретиться в ходе исследования.

Прибытие в Америку и переговоры с митрополитом Платоном                                                    

Архиепископ Вениамин (Федченков) приехал в США для чтения лекций в 1933 г. «Выехав из Парижа 27/ IV (10/V) я, в сопровождении секретаря иеромонаха Димитрия (Бальфура, - англичанина, принявшего православие в Женеве у м. Елевферия и постриженного, по его разрешению, в Париже мною) прибыл в Нью-Йорк 3 (16) мая.», - пишет он в Докладе митрополиту Горьковскому Сергию (Страгородскому)[6]. – «Митр[ополита] Платона я не успел предупредить; а также не сомневался в его отношении к приезду моему. Поэтому встречен был лишь представителями религиозного кружка, который организовал поездку, и некиим «архиепископом Шервудом»,...американцем по происхождению, поручившимся за меня пред правительством Америки, для выдачи мне визы. Он и пригласил нас остановиться у него на первые два дня, пока мы не устроимся; чем мы и воспользовались, как простые гости, не входя с ним в церковное общение.»

Из этих строк очевидно, что приглашение на лекции со стороны некоего «религиозного кружка» в Америку действительно существовало и это не было лишь надуманным поводом для приезда.

«На другой день вечером я, предварительно сговорившись по тел[ефону] c м[итрополитом] Платоном, отправился к нему для исполнения поручения, возложенного на меня Вашим Высок.[опреосвященством] и Свящ[енным] Синодом, как врем[енного] Экзарха Моск[овской] Патр[иархии] по делам Сев[еро-]Американской Епархии.

Владыка митрополит выразил сначала огорчение, что я, вопреки каноническим обычаям, прибыл в его епархию, даже не уведомив его письмом; тем более, что лично ко мне он давно питал доброе расположение и ожидал такого же отношения и с моей стороны к нему».

Итак, обсуждение с митрополитом Платоном главной цели приезда архиепископа Вениамина началось незамедлительно, «на другой день», а не через неделю, как пишет М.И. Печковский (см. ниже). Поручение, о котором пишет здесь владыка, хорошо известно: выяснить позицию митрополита Платона в отношении Патриархии. Предыстория этого вопроса довольно подробно изложена А.А. Кострюковым в его статье в «Вестнике ПСТГУ»[7]. В дополнение к изложенному там следует отметить, что нестроение в Северо-Американской Епархии начались почти сразу после октября 1917 г. Архиепископ Евдоким (Мещерский) уехал в Россию на Поместный Собор (чтобы впоследствии стать там обновленцем), а правление епископа Александра (Немоловского) было кратковременным и нестойким. Его обвиняли во многих нарушениях, в т.ч. крупных финансовых хищениях[8]. Правдивы ли были обвинения или лишь клевета и слухи, как чаще бывает, тем не менее, большого авторитета среди духовенства владыка Александр, похоже, не имел. Митрополит Платон появился вновь в Америке в 1920 г. Легитимность его назначения на Американскую кафедру полностью не установлена. Постановление Епархиального совета в 1928 г. утверждало, что он правил епархией на следующем основании[9]:

1. Определения Священного Синода от 14-27 апреля 1922 года, коим Владыка Митрополит Платон был назначен временно управляющим Северо-Американской Епархией.
2. Указа Святейшего Патриарха святого Тихона от 29 сентября 1923 года, № 41.
3. Постановления Епископов Северо-Американской Русской Православной Церкви от 14-27 мая 1922 года
4. Официального письма Архиепископа Александра (Немоловского) 7-2 июня 1922года (На это письмо ссылается и Карловацкий Русский Епископат в своем постановлении от 5 сентября 1922 года в следующих выражениях: «В виду воли Патриарха Тихона и согласия Архиепископа Александра...»
5. Постановления Собора духовенства и мирян в Питтсбурге в 1922 году.
6. Постановления Собрания Епископов от 17-23 апреля 1923 года в Нью-Йорке
7. Постановления Детройтского Собора от 19 апреля 1924 года.

Хотя список выглядит внушительным, но не вполне убедительным. Во-первых, пункты с 3 по 7 имеют малую каноническую значимость без пунктов 1 и 2. Во-вторых, опять же, зачем говорить о воле Патриарха и согласии Архиепископа Александра, если первая совершенно не нуждается в последнем? И, наконец, главное, действительная воля Патриарха (как, впрочем, и согласие Архиепископа Александра (Немоловского) вызывала сомнения как при жизни митрополита Платона, так и после его кончины. Сам номер патриаршего указа – 41 - в конце сентября (а в ноябре уже вышел указ за номером 422: 41 указ за 9 месяцев, а затем 380 указов за следующие два!) выглядит крайне неправдоподобно, даже если вести счет от начала июня, когда, как известно, Патриарх Тихон был освобожден из тюрьмы. Также удивителен факт напечатания его на другой день в Нью-Йорке в старой орфографии (каким образом в то время указ «в течение суток мог перелететь из Москвы в Нью-Йорк, мог быть набран в типографии и напечатан в столь короткий срок?»)[10]. В 1925 году суд по делу о Нью-Йоркском Свято-Николаевском кафедральном соборе признал документ подложным и митрополит Платон Собор потерял[11]. Правда, митрополит Вениамин, позже ознакомившись с копией указа, считал подпись святителя Тихона на ней подлинной. В вышеупомянутом докладе митрополиту Сергию он, в частности, пишет: «Я спросил М. П[лато]на: не может ли он дать мне указ о назначении его управляющим в Американскую епархию. Митрополит тотчас же и с охотой пошел навстречу этому и принес мне фотографическую копию его. Посмотрев на подпись я без всякого колебания признал известный мне почерк Святейшего Патриарха и заявил М. П[лато]ну, а теперь докладываю и Вам, что подпись Патриарха абсолютно несомненна и подлинна. В подтверждение этого я даже перекрестился; и готов хоть под присягой свидетельствовать об этом, кому угодно».В брошюре П. Михайлова утверждается, что и первого определения Синода о временном назначении м. Платона тоже не было. «Нигде, никогда это «определение» не было напечатано во всеобщее сведение по той простой причине, что его никогда не существовало. Подложный «указ» патриарха ссылается на несуществующий документ. Экзарх – митрополит Вениамин категорически утверждает, что «в архиве патриаршей канцелярии никаких следов о назначении м. Платона в Америку не оказалось»[12]. Да и «согласие» Архиепископа Александра выглядит не очень убедительным. Вот отрывок из его письма на имя священника Михаила Зейкана в 1925 г.: «Дорогой о. Михаил. 1-го октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы, оканчивается 5-тилетие моего добровольного изгнания. Митр. Платон сказал мне: Вас батюшки очень жалеют, но говорят, что Вы не управитесь. Уезжайте месяца на 3-4. Вот пред Богом скажу, что епархию Вам возвращу. Я все успокою. При этом он перекрестился. Я уехал. «Американский вестник» писал, что везде на собраниях митр. Платона признают законным архиереем, ставленником патриарха Тихона. Я уехал 5 августа н.ст., а в Константинополь получил письмо митр. Платона с извещением, что Епископский Совет постановил, чтобы архиепископа Александра не пустить в Америку, но я (т.е. митр. Платон) заявил, что этого постановления утвердить не могу. Приехать можете, но все равно епархиии уступить не уступлю. Что всем приходам было разослано извещение, что Архиепископ Александр больше в Америку не вернется... Мои права на Американскую кафедру вне сомнений. Меня только из Москвы могут уволить, а Патриарх Тихон меня не увольнял»[13].

Таким образом, как видно, положение митрополита Платона уже в самом начале его второго периода управления в Америке канонически было не очень твердым, а если учесть и последующие события: указ Патриарха об увольнении митрополита Платона от управлении кафедры в 1924 г., объявление фактической автономии на Соборе в Детройте в 1924 г., суды с лжемитрополитом обновленцем Кедровским с 1925 г., разрыв с Карловацким Синодом в 1926 г., объявление автокефалии в 1927 г. и вынужденные оправдания и отзыв подписей архиереев в 1928, разрыв с первым викарием сирийским архиепископом Евфимием в 1929, постоянная борьба с Константинополем, Кедровским, представителем Карловацкого Синода в Америке архиепископом Аполлинарием и т.д., - то легко понять, что несмотря на свой авторитарный характер, митрополит Платон не смог объединить вокруг себя епархию полностью: и канонически, и юридически, и духовно он был весьма уязвим. Вследствие этого он весьма нуждался в поддержке Московской Патриархии и митрополита Сергия. Но из тех же событий совершенно ясно видна и тенденция митрополита Платона к самоуправлению и независимости от всякой другой власти. Эту тенденцию отмечает и митрополит Вениамин в отчете митрополиту Сергию сразу, «по свежим следам» переговоров с митрополитом Платоном: «скрываемое, но несомненное для меня, стремление к « самоуправлению» там, где это не грозило большими последствиями (в частности и в Америке)»[14]. Московская Патриархия нужна ему была лишь для подтверждения его собственных полномочий или для оправдания его сомнительных поступков, на нее было удобно ссылаться и она была хороша для митрополита Платона лишь до тех пор, пока не имела физической возможности вмешиваться в жизнь вверенной ему (а возможно, и незаконно захваченной им) епархии. Протокол собора епископов, состоявшегося 21-22 февраля 1933 г. в Свято-Тихоновском монастыре в Пенсильвании, в частности, гласит: «...ВЛАДЫКА АРСЕНИЙ говорит о том, что его иногда тревожит то обстоятельство, что мы с Материю Русскою Церковию не порвали, но ему неизвестно, в каких отношениях мы находимся к Ней. ВЛАДЫКА МИТРОПОЛИТ отвечает: мы состоим в положении послушания Матери Русской Церкви и в свое время обязаны отчетностию перед Ней. ЕПИСКОП АРСЕНИЙ полагает, что в предполагаемом Архипастырском Послании, необходимо ясно и точно сказать, кто наша Высшая Церковная Власть, так как не в идее же мы лишь признаем ее»[15]. Таким образом, хотя на словах признавалось каноническое послушание Русской Церкви, на деле в этом вопросе никакой определенности не было даже в голове у архиеереев, что, по-видимому, вполне устраивало митрополита Платона. Так что попытка прояснить положение и дать возможность всем определиться была со стороны Московской Патриархии вполне обоснована.

Итак, переговоры с митрополитом Платоном продолжались. «Я же, - пишет архиепископ Вениамин, - обдумывая заранее линию поведения, которая могла бы привести к наиболее благоприятным результатам, - т.е. к сохранению и укреплению единства американской епархии с Русск[ой] Матерью – Церковью, - наметил себе задачу сохранять по отношению к Владыке наивозможно большую деликатность, личное смирение и допустимую уступчивость. Пред нами стоял, ведь, вопрос огромной важности: предупредить раскол, который, как известно, весьма болезненно и чрезвычайно трудно изживается. А кроме этого, молясь еще в пути по океану, я, по благодати Божией, установился в искренно-благожелательном, миролюбивом и даже сердечном настроении к Владыке; под каковым впечатлением еще на пароходе написал ( а при встрече и передал ему) задушевное письмо, убеждая всячески сохранить единство с Матерью-Церковью.

Когда же я увидел его воочию, то это настроение мое углубилось еще более: предо мною стоял не прежний мужественный Владыка, а крайне изнуренный, очень худой, с впалыми щеками, весь белый, старый святитель, приближающийся уже к явному закату жизни; больное же сердце его может и совсем неожиданно приблизить последний час. Это еще более заставляло меня быть возможно деликатным в сношениях с ним, - что я и делал, стараясь искать более легкие и приемлемые формы, но без вреда для сущности церковного дела.» Это написано в первом докладе митрополита (тогда архиепископа) Вениамина митрополиту Сергию, т.е. до окончания переговоров, когда их будущий результат был еще неясен. В статье А.А. Кострюкова переговоры двух владык освещаются согласно свидетельству адвоката М.А. Печковского. «Он своими действиями, – вспоминал Печковский, – вызвал М[итрополи]та Платона на отход от Московского Патриарха и он же осуществил запрещение, наложенное Московской Патриархией по ложному освещению М[итрополи]та Вениамина положения в Северной Америке. Приехав из Парижа в 1933 году, Митрополит (тогда Архиепископ) Вениамин заявил Митрополиту Платону, что прибыл для чтения лекций. Митрополит Платон принял его с отеческой любовью и лаской. Спустя неделю М[итрополи]т Вениамин представил Митрополиту Платону указ Московской Патриархии о своем назначении Экзархом и требование подписки Митрополита Платона о лояльности к Советской Власти. Митрополит Платон вспыхнул от негодования. «Я принял Вас, как друга, как брата, а Вы целую неделю носили Указ в кармане и молчали. Вон отсюда.» М[итрополи]т Вениамин выбежал и потом наложил запрещение. Так началась деятельность М[итрополи]та Вениамина в Америке. М[итрополи]т Вениамин мог предотвратить раскол, если бы действовал тактичнее и благороднее в требовании лояльности»[16].

Свидетельства архиепископа Вениамина и М.А. Печковского явно расходятся. Учитывая, что владыка писал сразу после начала переговоров, при еще неизвестном последующем результате, и не имел нужды что-то подкрашивать или сваливать вину на кого-то, то не видно оснований ему не верить. Если еще добавить, что архиепископ Вениамин был участником переговоров, а Печковский при этом лично не присутствовал, то думается, что показания Печковского в данном случае мало убедительны. «Объяснив м[итрополиту] Платону причину своего молчания из Европы тем, что ни Моск[овская] Патриархия, ни даже мы в Европе доселе не знали его подлинного отношения к Матери Церкви, я передал ему указ Вашего Высок[опреосвященства] и Патр[иаршего] Синода о служебном поручении мне относительно Сев[еро]- Американской Епархии.

Митрополит крайне огорчился таким крайним недоверием со стороны Патриархии к нему, но без малейших колебаний заявил, что он, воспитанныый в старых традициях законнопослушности Церкви, отдавший ей всю свою жизнь, никогда не изменял ей в верности; в частности, не выходил из подчинения возглавлявшим Русскую Церковь Св[ятейшему] Патр[иарху] Тихону и его преемникам, до Вашего Высок[опреосвященства] включительно. Так решительно и ясно определил свое каноническое отношение к Матери- Церкви митр[ополит] Платон; чему оставалось только радоваться.

Что касается вопроса о лояльности, - в смысле воздержания от вмешательства в политику, в частности по отношению к Сов[етской] власти; то он, тоже без малейшего раздумия заявил, что во все время управления С[еверо]-Амер[иканской]Епархией совершенно не занимался и не занимается политикой, а заботится лишь об устроении Церкви и приведении в порядок крайне разстроенных дел ея (как в каноническ[ом], дисциплинарном смысле, так и в имущественном; а при нужде и в государственном определении положении ея). И, по его заявлению, это в достаточной степени удалось ему,- и только именно ему, при его личном авторитете; без него же никто другой сделать не смог бы и не сможет впредь, если допустить уход его под управление церковью здесь. Насколько это верно, не могу еще судить ( хотя хорошо знаем из истории, что даже удаление Св. Иоанна Златоуста, Григория Богослова и др. не разрушало «Корабля Иисусова»); но обязан засвидетельствовать, что подобные же мысли и суждения я слышал и от др. лиц, не являющихся даже почитателями его. Поэтому я скорее расположен верить таковому заявлению митрополита; а это… побуждало меня быть возможно деликатным по отношению к его личности и осторожным в требованиях от него действий»[17]. Итак, проанализировав данный отрывок, видно, что никаких указов владыка Вениамин в кармане в течение недели не носил, а сразу же сообщил митрополиту Платону о своем поручении из Патриархии. Кроме этого, видно и искреннее его стремление найти нечто хорошее в действиях митрополита и похвалить его в глазах митрополита Сергия. Единственно, в чем можно упрекнуть владыку Вениамина, - так это в некоторой наивности: авторитарность правления митрополита Платона общеизвестна и он (м. Платон), похоже, явно преувеличивал свои заслуги перед Церковью.

«Когда после двух основных принципиальных разъяснений (о канон. подчинении и полит. невмешательстве), мною был поставлен вопрос практический – об обязательной письменной подписке в том и друг. заявлении; и когда м[итрополит] Пл[атон] совершенно определенно сказал, что он не находит возможным и необходимым писать о том, что само собою ясно; и что такое требование огорчает его, как знак недоверия, ничем им не заслуженного; что своею верностью Русской Церкви и русского имени он заслуживал бы иного отношения; что такая подписка может подрывать его авторитет и разстроить церковную жизнь особенно ввиду соблазняющихся мирян; - то я стал искать иной исход из такого положения. И желая, с одной стороны, укрепить данное уже заявление митрополита и, с др[угой] стор[оны], столкнувшись с определ[енным] уклонением его от публичного заявления; я вынужден был принять средний путь пока: послать заявление митрополита от моего имени; а ему - предложить написать письмо; текст коего я прочитал бы заранее, но в коем он несомненно заявил бы и о своем подчинении Вам и о невмешательстве в политику. Иначе сразу нужно было бы идти на разрыв; а это было бы и поспешно, а главное – несправедливо по существу, ибо как никак, а м[итрополит] Пл[атон] все же дал, и при том без колебаний, и к тому же и при многих свидетелях (с коими он будет говорить и говорил…) – заявление свое о подчинении Вам.

Митрополит дал согласие свое на отправку телеграммы (которую я и послал Вам) и обещал написать письмо. Я нашел возможным (за отсутствием и нецелеобразностью иного пути) после этого иметь с ним церковное общение и принял его предложение служить в кафедральном соборе. И доселе полагаю, что поступил единственно правильным путем; ибо помимо всего прочего, это дало мне чрезвычайно ценное общение с клиром и прихожанами чрез молитвенно-литургическое благодатное служение, проповеди чисто религиозного характера, частные знакомства, встречи, устройства двух публичных бесед и проч.»[18].Подытоживая результаты первой встречи митрополита Платона и архиепископа Вениамина, можем сказать, что какого-то нестойкого компромисса владыке Вениамину все же удалось достичь. Можно спорить, что компромисс этот не устоял впоследствии и митрополит Платон оказался более хитрым политиком, чем архиепископ, о чем впоследствии сказал митрополит Сергий (Страгородский): «Наш милейший Американский экзарх, – писал митрополит Сергий, – оказался далеко не Бисмарком. М[итрополит] Платон, усыпив нашего дипломата уверениями в преданности Патриархии и в воздержании от политики, очень ловко воспользовался приездом экзарха для укрепления своей позиции. Продемонстрировал и богослужебное общение экзарха не с кем иным, а с м[итрополитом] Платоном. А потом, когда нужное впечатление было произведено, духовенство приготовлено и даже послание написано, м[итрополит] Платон объявил автономию с отходом от Патриархии. Теперь, конечно, чинить разбитое корыто значительно труднее, чем если бы экзарх руководился не минутными вдохновениями и чувствами, а просто данной инструкцией»[19]. Здесь следует согласиться с митрополитом Сергием, что владыка Вениамин оказался человеком наивным и поддался «минутным вдохновениям и чувствам», это ясно прослеживается как в его описании хода переговоров, так и в том, как он представляет свое совместное служение. «И мне тотчас же раскрылось положение вещей: духовенство собора настроено положительно к идее единства с Мат[ерью] Церк[овью], - к чему побуждает их и необходимость опираться на эту связь в защите имущественных прав Церкви; невмешательство в политику совершенно отвечает их настроению и воззрениям; и потому они довольны были линией поведения митрополита и служили со мною отрадно, - поминая и титул мой, как «Экз[арх] Моск[овской] Патр[иархии?]» (после «митр[ополита] всея Америки и Канады»; так титулуется м[итрополит] Платон,). Что касается народа, мирян, то они охотно потянулись к моему недостоинству, нимало не смущаясь моей открытой связью с Патриархией и с Вами.»(К сожалению, впоследствии, после отделения митрополита Платона, мало кто из духовенства или мирян присоединились к Патриаршей Церкви). Но наивность – это одно, а бестактность, неблагородство или лукавство, в чем обвиняет владыку Вениамина М. И. Печковский, - совсем другое и отчет архиепископа, составленный еще до окончания переговоров, не дает никаких оснований для подобных обвинений.

После рассказа о служении в кафедральном Покровском Соборе владыка Вениамин упоминает эпизод, происшедший в храме Христа Спасителя, где ему было отказано в служении приходским комитетом, вопреки распоряжению митрополита Платона, на основании того, что он признает Московскую патриархию и митрополита Сергия. «После службы в день Св. Николая, м.Платон пригласил меня, двух протоиереев и о. Димитрия (Бальфура) к себе и заявил глубокое возмущение по поводу случая».Во время этой встречи была отправлена еще одна телеграмма митрополиту Сергию. Во второй телеграмме содержался запрос о разрешении на архиерейскую хиротонию протоиерея Леонида Туркевича (будущего митрополита Леонтия). «Митр[ополит] согласился на это с радостью. Я тоже был доволен; потому что самым фактом обращения он заявлял о каноническом подчинении Вам».

Ответ митрополита Сергия, как мы узнаем из того же письма архиепископа Вениамина[20], содержал «настоятельное требование подписки и печатного оглашения ея, после чего...будет обсуждаться вопрос и о кандидате в епископы». Итак, принципиальным вопросом оказалась подписка о лояльности: для митрополита Сергия это было непременным условием для продолжения канонического общения, а для митрополита Платона неприемлемо и в силу личных амбиций (он видел в этом унижение и выражение недоверия к нему), и по причине соблазна, который, как он считал, эта подписка может вызвать в его епархии. Впоследствии мы вернемся к более подробному обсуждению этого вопроса. Последующее же развитие событий было таковым: «Тем временем собиралось паломничество в Тихоновский мужской монастырь на обычный готовый «отпуст» (западно-русский обычай богумолений с говением). Там митр[ополит] предполагал совершить 27 мая (н.с.) пострижение протоиерея Туркевича в монашество, а 28-го возвести в сан архимандрита; во вторник же – день «отпуста», митр[ополит] пригласил и меня с о. Димитрием принять участие в богумолении и постриге. Т.к. вопрос касался еще не хиротонии; то я дал свое согласие, - храня единение и любовь, - по слову апостола: «аще возможно, мир со всеми имейте» (Рим 12,18).

 Между тем, движение против меня, по-видимому продолжало шириться.... Еще перед приездом моим была написала статья, как о представителе несвободной русской патриархии; к этому секретарь арх[иепископа] Аполлинария прибавил сообщение, будто я приехал непосредственно от Вас, т.е. будто бы из Москвы, а не из Парижа; а что важнее, будто Вы не только от клириков, но и от мирян требует лояльности по отнош[ении] к сов[етской] власти. Мы вынуждены были послать в газету опровержение и разъяснение.

 В это время, вчера 25\У н. с., мы получили от Вашего Высок[опреосвященства] ответную на запрос о хиротонии отца Туркевича телеграмму.

 Обсудивши ее и требуемые Вами ответы, я отправил своего секретаря, иером[онаха] Д[имитрия], к м[итрополиту] Платону с копией телеграммы, дабы он мог приготовить ответ к утру след[ующего] дня, когда я, по уговору, должен был приехать к нему, чтобы вместе ехать в монастырь. В данный же вечер ( было уже 9 ч.) я объявил свою (2-ю ) лекцию, и народ уже был в сборе. Потому, написав сопроводительное объяснение, я и отправил иером[онаха] Д[имитрия], дав ему инструкции для беседы, если бы этого пожелал Митрополит.

 Возвратившись от него поздно ночью (расстояние пути на 3/4 часа), о. секретарь доложил мне, что ответ В[ашего] В[ысокопреосвященства] с настоятельным требованием подписки и печатного оглашения ея, после чего Вами будет обсуждаться вопрос и о кандидате в епископа, болезненно был принят М. Платоном; огорчен он был и моим отсутствием (хотя я обещал же быть у него следующим же утром, в 8 ч).

 В результате осведомления с новым положением вопроса м[итрополит] П[латон] обещал уведомить меня об окончательном решении своем; и ныне утром уехал в монастырь. Я же послал Вам телеграмму о затруднении его и прошу, чтобы Вы разрешили подождать мне его ответа....

Исполняя же свой долг, я принимаю меры для возможно более скорого разрешения вопроса лично с Митрополитом и прошу у него свидания в монастыре. О последующем буду сообщать постепенно Вам .

Заключаю свое сообщение предчувствием, что лично меня видимо ожидает... крест, а всю Церковь - Божие испытание (Лк. 12, 51-52). Но верую и ожидаю, что это – к оживлению духа нашего, к более крепкому возсоединению с Матерью Церковью и к славе Божьей [21] .

К сожалению, митрополитом Платоном вопрос был уже решен. «Митр[ополит] Платон сразу же высказался И[еромонаху] Димитрию, что для него требование о подписке, а особенно публичное оглашение ее в печати представляется неисполнимым, как в виду ясно выражаемым этим требованием Вашим недоверия к нему; так еще более ради последующих разрушительных д[ля] церковного дела, особенно в Америке, результатов таких актов. Однако, от окончательного слова М[итрополит] воздержался, обещая известить меня в свое время; но зато сразу же заявил о.секретарю, что после такой телеграммы Вашей, он уже не находит возможным иметь со мной оффициальное и молитвенное общение и потому отклоняет встречи со мной вообще и – совместную поездку в монастырь в частности. Это было началом надвигавшегося разрыва с Вами и Патриархией

Утром 13/26 мая он уехал в монастырь, а я вечером послал ему заказное письмо с выражением моего желания прибыть туда д/личных переговоров по столь важному делу. А Вам отправил тел-му (уже 3-ю) о том, ч. «М-т затрудняется», т.е. исполнить В[аши] требования; но еще «желательно ждать» его окончательного решения, а также Ваших и моих действий по отношению к нему. Однако, ответа от него в течение целой недели я не получил . ».На собрании духовенства в Свято-Тихоновском монастыре была провозглашена автономия, которую через 4 месяца утвердило архиерейское совещание (епархиальный совет) в Нью-Йорке 11 сентября 1933 года. «На «отпусте» собралось 42 священника и несколько тысяч богомольцев. После богомоления М[итрополи]т с прибывшим туда епископом Алекс iем и указанными случайными священниками составили собрание. Был поставлен вопрос: считает ли себя оно выразителем сознания духовенства всей американской Ц[еркви] – После утвердительного ответа, собрание было об’явлено «учредительным», - как сказал нам М[итрополи]т, - и был поставлен вопрос о подписке, затребованной в Вашей телеграмме. **) Собрание, - по словам его, - выслушало Ваше требование с явным неудовольствием; а при словах о необходимости оглашения подписки в печати с мест раздались изумленные и даже негодующие возгласы, - где по русски, где на английском языке -: «Как?! What?!»

... собрание*) встало в явную враждебную оппозицию и к требованию о подписи, и к Вам лично, как орудию политического воздействия: раздались возгласы о невозможности исполнения Вашего распоряжения, а затем – и о необходимости отрыва прежде всего от Вас и от Патриархии; а далее стали высказываться требования уже и о немедленном проведении полной автокефалии. Но после обсуждений и благодаря его, М[итрополи]та, настоянию, «учредительное» собрание духовенства ограничилось лишь решением об «автономной» Ам[ериканс]кой Ц[ерк]ви и притом неопределенно временной, впредь до возстановления нормального порядка в жизни русской церкви. Это определение собрания передано было затем епархиальному совету д[ля] формального санкционирования и проведения в исполнение по Ам[ериканско]й Ц[еркви], подчиненной М[итрополиту] Платону.

-«И теперь», - так начал эту свою беседу с нами М[итрополи]т, - «между нами все – кончено: у нас – автономная Ц[ерковь]»[22].

В своей статье А.А. Кострюков пишет о том, что провозглашение автономии было ответом на запрещение митрополита Платона Московской Патриархией от 16 августа 1933 г. На самом деле, напротив, запрещение было ответом на неканоническое провозглашение митрополитом Платоном автономии. Разрыв совершился, но удивительно и вместе с тем достаточно характерно то, что архиепископ Вениамин уже и после такого деяния продолжает буквально умолять митрополита Сергия о милости и к митрополиту Платону, и к остальному духовенству епархии, о максимально возможном смягчении линии Патриархии.

«...я все время старался сохранять любовь и терпимость к Владыке М[итрополи]ту; и утверждаю: это имело свое благотворное действие. Дай Бог, чтобы и далее, в последней крайности, нам удалось быть с ним во взаимном доверии...Ведь, и он – человек; и притом уже – старенький, и духовно одинокий. Я хорошо вижу его личные недостатки, но и добро в нем есть; и свидетельствую В[ашему] В[ысокопреосвященст]ву, что не могу иметь к нему враждебных чувств даже и при значительном принципиальном расхождении (а ему так трудно уже меняться на старости лет: он быстро приближается к закату дней своих); а нередко ощущаю в себе и прилив сердечного к нему отношения, что и выражаю. И он знает это; и почти всегда разстается со мною не только дружественно, но даже и успокоенным, несмотря на 2-х 3-х часовую беседу.»Далее опять пишет:[23] «И сам Владыка Митрополит, после иного недоверия, вдруг затеплится добрым чувством понимания Вас, Ваших благих намерений, совершенно чуждых от примеси личного недоброжелательства и т.п.; и тогда он делается и приятным, и чутким; и самому ему отрадно это: ведь зло ранит прежде всего носящих его; а земледелец первым вкушает от благодатного плода креста смирения (2 Тим., 2,6). Ваше Высокопреосвященство, Владыка святый! Поймите это и помогите ему добром! К этому я вернусь еще дальше...И не ему лишь одному, а – и всему духовенству, а чрез него всей пастве. Может быть, неразумного я прошу? Но тогда с Апостолом скажу в защиту: «несмыслен бых» (2 Коринф., 12, 11 )»

Что же касается запрещения, якобы наложенного на митрополита Платона по наговору владыки Вениамина, то трудно увязать это обвинение с последующим текстом: «Переходя теперь к другому пункту, к центральному значению личности м[итрополита] Платона, я самым горячим образом прошу всемерного к нему со стороны П[атриархи]и благорасположения. Пусть даже на меня ляжет доля тяжести вины; пусть мне придется в дальнейшем что-либо терпеть; но я прошу любви и кротости в отношении к нему. Господь Крестною жертвою привлек к Себе м iр ( Иоан.12-32). И верую, и утверждаю, что такой именно способ воздействия на м[итрополита] Пл[атон]а будет и самым благотворным и действенн[ым], и целесообр[азны]м. И он лично утверждал мне ( верю этому!) что такое встречное к нему отношение будет им принято, как знак широты духовной в П[атриархи]и вообще, - и доверия к нему в частности, - и что он ответит взаимностью сердечной благодарности и направит дело в сторону единения и верности Ам[ериканской] Ц[еркв]и, к Матери Ц[еркв]и Русской и Патрiархiи»

Кстати, в своем докладе владыка Вениамин упоминает о телеграмме, полученной им от митрополита Сергия, где было изложено согласие последнего подождать с решительными действиями до получения им письменного доклада архиепископа. Запрещение было наложено на отколовшихся только 24 августа 1933 г., а 11 сентября того же года на Епархиальном совете в Нью-Йорке последовало Деяние за подписью четырех архиереев Северо-Американской Епархии, в котором сделана попытка оправдать провозглашение самочинной автономии: «Автономия Русской Православной Церкви в С-Америке, объявлена Высокопреосвященнейшем Владыкою Митрополитом Платоном, в полном согласии с 1-м Указом о его назначении управлять Церковью в Америке и с постановлениями Детройтского Собора и опубликование Послания об автономии, сделано вследстви неканонических требований о выражении гражданской лояльности, предъявленных Владыке Платону Архиепископом Вениамином.

Толкование сей автономии, вынужденной претензиями со стороны покорных политическим влияниям церковных правящих кругов в Москве, в Указе патриархии от 24 Августа, совершенно произвольно, предвзято и опорочивает эту временную меру Владыки Митрополита Платона, в угоду большевистическим принципам классовой борьбы и власти пролетариата.

Объявление автономии как временной церковной меры, при неясности прав церковного центра в Патриархии и при полной очевидности следования сего центра политическим партийным целям, подлежит не суду, а разбору на правильно составленном Всероссийском Соборе, каковому единственно и подлежит такого рода дело.» Само же постановление гласило «1. Подтвердить автономное существование Русской Православной Церкви в С-Америке, во всех ея составных частях...; 2, считать все предъявленные к Владыке Митрополиту Платону указы, распоряжения и претензии со стороны Московской Патриархии не имеющими законной силы и какого-либо значения и 3, ожидать законно составленного Всероссийского Православного Собора, на который и вынести все дело об управлении Северо-Американской Русской Православной Церкви, до того Собора долженствующею быть А в т о н о м н о ю» [24].

Итак, позиции сторон вполне определились: митрополит Платон и большинство архиереев Северо-Американской Епархии отвергли подписку о лояльности, без благословения Матери Церкви провозгласили автономию, а затем усомнились и в самых правах «московского центра», не признали законности указов из Москвы и полностью отказали своему священноначалию в послушании. После этого Москве, очевидно, ничего не оставалось, как считать данную группу раскольниками, со всеми вытекающими последствиями. Вынужденно начал свое существование Экзархат в Америке, который возглавил архиепископ (позже - митрополит) Вениамин (Федченков), а Американская Митрополия отделилась от Московской Патриархии на 37 лет.

Заключение                                                       

В смутное время бывает крайне трудно разобраться в ситуации и принять правильное решение. Как известно, неясность в церковной жизни существовала тогда не только в Америке и Европе, но и в самой России. После известной «Декларации» и учреждения Патриаршего Синода от митрополита Сергия отделились многие, причем и причины для отделения находились многоразличные[25]. Церковное сознание относится обычно более снисходительно к действиям людей в подобной ситуации и проявляет значительно большую икономию, чем в спокойные времена. Тем не менее, если церковное единство внутри России было в основном восстановлено после Поместного Собора 1945 г., то за рубежом разделение трудно было изжить еще долгое время.

Несомненно, что главным поводом к разделению за рубежом послужило требование митрополита Сергия к заграничному епископату и духовенству письменного заявления о лояльности, с обязательной публикацией его в печати. Если митрополитом Сергием, владыкой Вениамином и другими сторонниками Патриаршей Церкви эта лояльность истолковывалась лишь как невмешательство в политику, что должно было быть естественным для клирика, то большинством это воспринималось как требование лояльности к советскому правительству, тем более, что английское loyalty означает преданность, верность. Сам архиепископ Вениамин, несмотря на то, что им была дана такая подписка, разъяснял митрополиту Сергию всю неудобоисполнимость и соблазнительность этого пункта: «Представляет трудность и третий пункт - о подписке в лояльности.При всех выяснившихся данных этот вопрос – самый острый и встречает общее сопротивление, независимо от юрисдикций (и м[итрополит] Пл[атон] и его епископы, - и Карловацкая группа, - и еп[ископ] Адам Карпаторосский, и даже американские епископалы, - все они считают подписку, по американским понятиям, и не нужной, и рискованной.)

 И при совершившемся факте отказа от подписки, нужно искать иного исхода, если только Патриархия желает избежать раскола» [26].

И в другом месте: «все викарные епископы у М[итрополита] П[лато]на и значительное большинство клириков и паствы - Американские подданные. Можно ли в таком случае предъявлять к ним требования о подписке в лойяльности к власти другого государства? Здесь, в силу закона об отделении церкви от государства, священнослужители свободны от участия в политике своей страны; и тем естественнее не принимают участия в иноземной политике; но можно ли требовать (и непременно ли нужно это?) от них, как американских подданных? Я лично полагал бы возможным [ограничиться] в этом вопросе затребованными уже Вами подписками от М. П[лато]на и его викариев; по отношению же к клирикам епископы пусть принимают меры лишь в отдельных индивидуальных случаях проявлений вредных политических выступлений свящ[еннослужите]лей.»

Возражения против данной подписки со стороны американских клириков трудно было бы, впрочем, успокоить заверениями о том, что это лишь означает невмешательство в политику. Как раз многие из них считали, что при определенных обстояниях клирики обязаны выступать с суждениями на политическую тему, приводя при этом примеры преподобного Сергия и священномученика Патриарха Ермогена. Кроме того, они говорили, что если американские законы разрешают им критиковать даже собственных правителей, то на каком основании они должны заведомо отказываться от критики советской власти? Да как ни представлять всю невинность этой подписки, для любого человека она звучала странной и малоприемлемой. Представим себе, что в самый спокойный период советско-американских отношений, например 1972-75 гг., наше духовенство вдруг попробовало бы объявить в прессе о лояльности американскому правительству, при этом пояснив, что это ничего больше не означает, кроме отказа от вмешательства в политику. Последствия нетрудно представить...

Итак, позиции сторон были предельно ясны. Патриаршая Церковь требовала себе канонического подчинения, при обязательном соблюдении определенных политических условий. Митрополит Платон и платоновцы (будущая Американская Митрополия, нынешняя Православная Церковь в Америке) не хотели на это идти, прежде всего боясь затруднений в их более-менее налаженной жизни. Им было легче отделиться (или, вернее, они хотели отделиться), чем затруднять себя, поскольку духовные связи с Матерью Церковью были у многих ослаблены. Они чувствовали себя вполне американцами и хотели независимой американской Церкви. К 1933 г. это уже наметилось, а в 1947-м прозвучало из уст митрополита Феофила достаточно определенно: “ American church it is, and American church it will continue to be”[27].

Архиепископ Аполлинарий (представитель «карловчан») и единомысленное с ним духовенство на дух не переносили советскую власть и не хотели не иметь ничего общего с Московской Патриаршей Церковью, полностью порабощенной и служащей, как им казалось, интересам безбожной власти.

Очевидно, что позиции этих трех направлений были непримиримы. Остается выяснить только два вопроса: кто был прав и можно ли было, при создавшихся условиях, избежать разделения? Ответы на оба вопроса почти восемьдесят лет спустя после означенных событий нам представляются весьма неоднозначными. Как известно, принятию Американской Митрополии в общение и немедленному вслед за этим дарованию ей автокефалии в 1970 г., равно как и восстановлению общения с Русской Зарубежной Церковью в 2007 г., не предшествовало покаяние воссоединявшихся в раскольнических действиях, чего бы естественно было ожидать, если бы Русская Церковь считала их на тот момент раскольниками. Архиепископа Вениамина обвиняли в непоследовательности, когда он служил панихиду по усопшему митрополиту Платону («митрополит Сергий ответил мне осуждением: «Как вы могли молиться «со святыми упокой» того человека, который оторвал от Матери-Церкви целую епархию?!»»)[28], в то же время известно, что Патриарх Алексий I служил панихиду по митрополиту Антонию (Храповицкому). Эти и некоторые иные подобные факты, свидетельствующие об изменении отношения Церкви к отделившимся в сторону смягчения позиции, видимо, являются следствием понимания как некоторой вынужденности их действий, так и некоторой относительности собственной правоты. Иначе говоря, позиция священноначалия Русской Церкви также была во многом вынужденной известными обстоятельствами, поэтому трудно требовать и безусловного понимания этой позиции другими. «...нужно верить, что и другие (а не один лишь «я» или «мы») тоже хотят добра и истины: и если я уверен про себя, что пишу истину, то должен допустить это же самое и о других», - писал митрополит Вениамин в своей работе «Церковь и раскол» в 1945 г.

Тем не менее, если бы митрополит Платон, архиепископ Аполлинарий имели бы желание решить возникшее недоумение с церковных позиций, они, видимо, смогли бы это сделать. Им недоставало понимания трудного положения, в котором была Церковь. «Служителям Церкви грозят постоянныя опасности арестов, ссылок и даже расстрелов. А мы своею заграничной деятельностью, допустим, вызываем власть на новыя притеснения их. Неужели даже из-за одного этого, - правда, и человеческого,- сочувствия и сострадания к нашим ближним не следует прекратить эту деятельность, помолчать, устраниться от политики, послушаться умоляющих оттуда воплей: "поймите же,наконец, что вы вредите нам"; "хотя бы пожалейте нас". Ведь, если бы мы были на их месте там, -несомненно, что мы могли бы рас­читывать на такую жалость и хотели бы ее. Почему же сами не только не жалеем их, а еще и поносим, и критикуем, и на весь мир хулим и своих отцов святителей, и всю Церковь»[29]. Здесь, кстати, не видно никакого «большевизанства» владыки Вениамина[30], мотив его деятельности совершенно ясен: Мать-Церковь в трудном положении и необходимо сделать все возможное, чтобы помочь Ей. «Для всякаго искреннего и глубоко верующего человека вера есть не только главное, но и все; и потому он с легкостью и сознательно готов ради нее жертвовать решительно всем остальным, как бы оно ни было ценно: национальные инте­ресы, экономические выгоды, культурные ценности, политические формы устрой­ства, все это должно быть приносимо в жертву ради веры, Церкви, спасения души, вообще - ради духовных ценностей»[31].

Думается, что этой жертвенности людям не хватило, человеческие страсти на время возобладали и разделение, к великому сожалению, состоялось.

Возвращаясь к непосредственной роли архиепископа Вениамина в данных переговорах, видим, что его, очевидно, постигла неудача. Он действительно оказался «далеко не Бисмарком»: митрополит Платон его переиграл. Он показал себя и человеком не очень решительным. Нижеследующий отрывок ярко иллюстрирует его характер: «я отдаю себе отчет, что все написанное клонится более к исканию мирного исхода: таков и общий тон моих сообщений; и последние выводы и формулы.

Но когда я на последней литургии молился о всем этом; то дополнительно пришли и др[угие] мысли.

Мои доклады исходят из доброго сердца и из веры в человеческое добро. Но суровая жизнь и правосл[авная] аскетика учат нас, что мы в этом мире имеем дело с грешными слабыми людьми. А закон положен именно для грешных, а не для праведных (1 Тим. 1, 9) . И когда я представил себе, как отнесутся к такому мирному исходу немощные священнослужители, то почувствовал, что они благодаря инертности и удобству, воспользуются этим «миром», дабы оставаться в прежнем положении; каковое не для всех духовно полезно.

И тогда мне стали понятны и каноническая справедливость,и ея духовный смысл, и наличие в ней любви (2 Кор. 2,1-5).

И тогда я увидел целесообразность иных, более строгих методов действий Церкви, когда это нужно по ясному сознанию ея.

Увы! – Есть и здесь, в Америке, такия лица и такия явления, которые вынуждают думать об этих методах для них. Но много ли их? Большинство ли таково? Не знаю. И не лучше ли применять к таковым индивидуальные меры прещений?

Продумавши все это еще раз, я в конце концов решил на молитве положиться на волю Господню и отдать себя в послушание Вам и Патр[иаршему] Синоду – это окончательное мое решение»[32].

Тем не менее, и нерешительность, и наивность его обусловлены, как он сам пишет, «добрым сердцем и верой в человеческое добро». Да ведь и Еангелие тоже учит нас: «Трости надломленной не переломт и льна курящегося не угасит» (Мф. 12,20). «Административной жилки», выражаясь современным языком, в нем не видно, но ясно видны искренность, доброе расположение и церковная, духовная, направленность.